Сталин и его подручные - [60]

Те, кто, подобно Троцкому, был свергнут, приписывали свое поражение сталинскому «назначенству». Посты, которые Сталин занимал в партии и в правительстве, позволяли ему решать, кто куда пойдет, чтобы служить государству. К 1925 г. Советский Союз создал бюрократию более многочисленную, чем царская; все значительные места были монополией номенклатуры, и все назначения зависели от партийного аппарата. По этому поводу один член ЦК высказался так: «Вряд ли ты проголосуешь “нет”, если из-за этого тебя назначат в Мурманск или в Ташкент». На партсобраниях, где обсуждали предложения или возражения вождей, было полно людей, зависевших от благосклонности Сталина.

Сталин очень тщательно готовился к каждому собранию. Он набивал пленумы своей клакой; он выступал по-прокурорски, заставляя своих противников защищаться. Приближенные Сталина не сомневались в дурном исходе для тех, кто мешал ему. Демьян Бедный писал Сталину в июле 1924 г. – задолго до того, как тот исключил Зиновьева из политбюро: «Вспомнил я новый анекдот, будто англичане согласились выдать нам прах Маркса в обмен на… прах Зиновьева!» Частная переписка Сталина с Бедным выдает антисемитизм, который подогревал кампанию против Троцкого. В 1926 г. Бедный писал:

Но именно же, кто визжит (и не из оппозиции только!)

выявляют свою семитическую чувствительность:

Скажу – (Куда я правду дену?)

Язык мой мне врагов плодит.

А коль я Троцкого задену,

Вся оппозиция галдит.

В чем дело, племенная клака?

Уж растолкуй ты мне добром:

Ударю Шляпникова – драка!

Заеду Троцкого – погром! (37)

Троцкий и Сталин отличались друг от друга не сущностью, а стилем. Оба были ленинцами, оба верили в диктатуру пролетариата, в мировую революцию; оба стремились превратить крестьянство в наемных деревенских рабочих. Разница была только в расстановке акцентов и в графике необходимых мер. Троцкизм (термин произошел из ругательства, выдуманного сторонниками Сталина, которые претендовали на истинный ленинизм) являлся ностальгией по угасшей славе Красной армии или стремлением подлить масла в огонь революции, будь то в расшатанной гиперинфляцией Германии, в потрясенной всеобщей забастовкой Англии или в растерзанном военными главарями Китае. Сталин, однако, привлекал своей осторожностью и немногословием. Пока Троцкий громко объявлял, что он остановит нэп, выжмет последние соки из крестьянства, начнет широкомасштабную индустриализацию и разожжет мировую войну, Сталин просто отмалчивался и позволял правому крылу, в особенности Бухарину, смягчать давление государства на хозяйство, пока крестьяне не накопят достаточно средств, чтобы стоило их конфисковать.

Троцкий и Сталин ругали друг друга за ереси и просчеты, начиная с октября 1917 г. до конца Гражданской войны; они не прощали друг другу военных удач и неудач, когда оба давили на командиров Красной армии, и считали, сколько раз каждый из них приводил Ленина в ярость.

Сперва Сталин поручил свою грязную работу Зиновьеву и Каменеву, которые завидовали военным лаврам Троцкого. 4 января 1925 г. Зиновьев высказал предложение: «Признать невозможной при нынешнем, созданном т. Троцким, положении вещей работу т. Троцкого на таких постах, как пост Предреввоенсовета и члена политбюро» (38). Сталин и Бухарин пока притворялись нейтральными; пораженный Троцкий уклонился от участия в пленуме под предлогом болезни. Он напечатал в «Правде» опровержение «чудовищных обвинений», но покорность партийной дисциплине столь глубоко въелась в него, что он послушался ЦК.

Дзержинский уже давно занес Троцкого в черный список. 6 октября 1925 г. он писал Сталину и Орджоникидзе: «Партии пришлось развенчать Троцкого единственно за то, что тот, фактически напав на Зиновьева, Каменева и других членов ЦК нашей партии, поднял руку против единства партии…» (39) Теперь Сталин мог безнаказанно избавиться от прежних союзников Зиновьева и Каменева: как только Троцкий увяз в грязи, Зиновьев и Каменев стали лишними людьми и были объявлены «фракцией». Дзержинский, как овчарка, у которой разбрелись все бараны, был взволнован этой внутренней борьбой фракций: «Ленинцы, как пауки, будут пожирать себя». Он обвинил Зиновьева и Каменева в самолюбивой трусости, в том, что они натравливали рабочих на крестьян, и обозвал их «душонками». Для него и ОГПУ не было вождя, кроме Сталина, – овчарки льнули к своему пастуху.

Не только столкновение личностей, но и настоящий политический раскол предопределил борьбу между Зиновьевым и Каменевым, с одной стороны, и Сталиным и Бухариным – с другой. Зиновьева и Каменева поддерживали ленинградские и московские рабочие, недовольные безработицей или низкими зарплатами, – их реальные доходы оказывались вполовину меньше, чем до революции. «За что мы боролись?» – стало лозунгом рабочих. Роскошная жизнь нэпманов, зарабатывающих розничной торговлей, спекуляцией и рэкетом, и сытая жизнь крестьян, которые были тогда самостоятельны в ведении хозяйства, но все-таки слишком бедны, чтобы покупать товары, произведенные рабочими, – все это раздражало городских рабочих. Поэтому они шли за Зиновьевым и Каменевым, которые, свергнув Троцкого два месяца назад, рекламировали программу Троцкого – свернуть нэп, лишить крестьян земли ради городского пролетариата, сделавшего революцию.