Сталин и его подручные - [58]

Пытаться сплотить такое коллективное руководство, какое Ленин хотел оставить после себя, было безнадежно. Оба ведущих, с точки зрения рядовых партийцев, претендента – Троцкий и Сталин – отвергали любой выход, кроме своей личной диктатуры. Сатрапы Петрограда и Москвы Зиновьев и Каменев были готовы делиться властью, но их поддерживал только ограниченный контингент партийных избирателей. Каменев казался интеллигентом из чуждого мира, а на Зиновьева смотрели или с отвращением, или с насмешкой. Трудно было принимать всерьез человека, который был похож на Чико Маркса (американского комика, не Карла) и который мог подавать гостям дымящееся блюдо собственноручно приготовленной конины, а через мину ту кричать, что он их всех перестреляет (29). Что касается Пятакова и Бухарина, они предпочитали играть вторую скрипку под руководством Троцкого или Сталина. Конечно, позднее в Бухарине увидели единственного члена политбюро, который мог бы выиграть выборы, если бы советский народ голосовал свободно. Несомненно, Бухарин размышлял о своих шансах править без Сталина. Он даже зондировал Калинина, можно ли им будет обойтись без Сталина. Двадцать лет Калинин не смел даже заикнуться об этих разговорах, но все это время, очевидно, переживал свою вину и боялся расплаты. Когда в 1946 г. он умер, его дочь передала Сталину покаянное письмо, сочиненное Калининым незадолго до смерти:

«Теперь на пороге смерти продумал из прошлого один факт, которому, признаться, не придавал раньше значения. Вероятно, это было на первом году после смерти В. И. Ленина. На одном из заседаний ПБ произошел очередной конфликт с Троцким. После заседания Бухарин пригласил меня к себе на квартиру посмотреть на его охотничий зверинец. При демонстрировании различных птиц и зверьков он как бы вскользь спросил меня, а как бы я отнесся к руководству без т. Сталина. Я ответил, что я не мыслю такое руководство… Я и тогда понимал, что был зондаж» (30).

Не личное обаяние, а политическая и военная поддержка решила, за кого проголосуют на партийном съезде. Большевики раскололись на два лагеря – Сталина и Троцкого. В годы войны и угрозы Советскому государству репутация Троцкого взлетела до небес, а в период послевоенной усталости настроению партии больше отвечала кажущаяся умеренность Сталина. В августе 1924 г., чтобы выставить Троцкого за дверь, Сталин отделил от политбюро группу семерых – «чтобы согласовать самые одиозные вопросы», как выражался Калинин. Сталинская клака в политбюро – около двадцати человек, присвоивших себе название «управляющий коллектив», – подтвердила легитимность «семерых», и таким образом Сталин мог предрешать повестку дня политбюро и подчинить политбюро авторитету своих семерых.

Советское общество вряд ли замечало борьбу Сталина за единоличную власть. В 1923 г. люди просто чувствовали облегчение: после шести лет кошмаров и потрясений наступил относительно стабильный год. Никто не описал ужасов революции лучше, чем Василий Розанов, умерший от истощения в Троице-Сергиевой лавре в 1919 г.:

«La divina Commedia

С лязгом, скрипом, визгом опускается над Русскою Историей железный занавес.

– Представление окончилось.

Публика встала.

– Пора надевать шубы и возвращаться домой.

Оглянулись.

Но ни шуб, ни домов не оказалось».

Летом 1923 г., однако, ходили трамваи, открывались театры и даже казино; тот, у кого денег хватало, мог покупать все что угодно. Книги, напечатанные в Берлине, продавались в Москве, и писатели свободно пересекали границу. В деревне у крестьян было зерно не только для своих нужд, но и на посев и даже на частную коммерцию. Но если сравнить, например, советский альманах «Весь Петроград» 1923 г. с последним альманахом царских времен, становится видно полное преобразование города: те же адреса и здания, но из тех, кто указан в альманахе 1917 г., осталось на прежних местах через шесть лет всего 10 %. Город очистили от буржуазии и наполнили солдатами, рабочими, крестьянами. Перемена в России очень хорошо понятна по двум строкам Николая Гумилева: «Только змеи сбрасывают кожу, / Мы меняем души, не тела». Этот народ, власть над которым стала причиной отчаянной политической борьбы в политбюро, уже не имел ничего общего с тем гражданским обществом, которое было всего шестью годами раньше. К 1923 г. никто и не думал влиять на политику правительства; страх охватил всех, и люди лишь надеялись, что их оставят в покое.

Пока Сталин и политбюро интриговали, была иллюзия, будто государство отступает и ОПТУ несколько унялось. Если верить официальной статистике, в 1923 г. расстреляли всего 414 человек – так мало казнили только в царские времена и в 1947 г., когда Сталин на время отменил расстрел (31). На самом деле Менжинский отвел одно щупальце ОГПУ и протянул другое. Чекисты поменяли свою свирепую тактику на новую, более тонкую, но не менее смертоносную. Иностранный отдел Менжинского сосредоточился на сведении счетов с эмигрантами; его сотрудники образовали элиту изобретательных полиглотов-убийц, довольных своим хозяином, который не только знал, но и любил свою специальность. Что касается внутренней политики, ОГПУ начало подражать министру внутренних дел Александра III Дмитрию Толстому, который полагался на преподавателей, жандармов и священников как самых лучших осведомителей. ОШУ к этому моменту располагало 40 тыс. грамотных служащих, перехватывающих письма и телефонные звонки, и бесконечным числом сексотов – в одной Москве их было уже 20 тыс., – которые докладывали о разговорах граждан, так что можно было составлять для политбюро регулярные сводки об общественных настроениях. Но даже этой огромной тайной армии гражданских сотрудников было мало, и ОГПУ боролось за расширение своей территории.