Сшит колпак - [9]

— Я вижу, — хмуро сказал Евгений, — вы оба смотрите на меня с завистью, как Моисей на реку Иордан с горы… Борька, с какой горы Моисей смотрел на Иордан?

— Я забыл. Я же сказал, что забыл.

— Действительно, что-то в этом роде ты говорил.

— Женя, ты не дашь нам прокатиться? — спросил Игельник робко.

— Не дам.

— Своим друзьям?

— Не дам.

— С которыми ты делил все тяготы дальних странствий?

— Н-не дам!

— И не надо. Правда, Дима?

— Святая правда. Мы не в обиде. Наш друг в беде. Он пьян. А кто злообычен в пьянстве и более дней в году пьян нежели трезв бывает, того надлежит брать за крепкий караул.

— П-р-р-авильно. Ты возьми его за караул, а я, Дима, полез.

— Полез — это хорошо. А куда?

— Я, Дима, наверх полез. Я должен заботиться о насущных нуждах своих друзей.

— С которыми ты делил все тяготы.

— Именно.

— Вперед!

— Вперед!

— И пусть твоим девизом будет — эксцельсиор!

— Пусть. А что это значит?

— Забыл.

— А я вспомнил.

— Что значит эксцельсиор?

— Нет. Я вспомнил, с какой горы Моисей смотрел на Женьку. С горы Нево.

— А зачем Моисею понадобилось смотреть на Женьку?

— Вот это я забыл.

— Ну ладно, вспомнишь — расскажешь.

— Обязательно. Так я полез?

— Обязательно.

Борис снял венок из белых цветов и аккуратно положил на землю. Сел рядом и принялся снимать ботинки. Родчин внимательно наблюдал за ним, потом позвал:

— Эй!

— Я здесь.

— Ты зачем раздеваешься?

— Что же, мне лезть в воду одетым?

— Ты не полезешь в воду, ты полезешь на дерево.

— С чего ты взял?

— Ты обещал позаботиться о насущных нуждах.

Борис наклонил голову и задумчиво теребил бородку.

— Дмитрий, ты утомил меня советами. Окажи мне любезность.

— С радостью. Какую?

— Найди у нас в кладовке кусок хорошей веревки.

— Веревки?

— Веревки.

— Ага, веревки.

— Именно, веревки.

— Ну да, веревки. Я понимаю.

— Я был уверен, что если повторять это слово достаточно долго, мы доберемся до существа дела.

— Да, да. Конечно. Без сомнения. Разумеется. И длинная нужна веревка?

— Метров двух, я думаю, хватит.

— Хорошо, иду.

— Постой, ты меня не дослушал.

— Что еще?

— Там же, у корабля, я видел камень. Большой такой камень.

— Вот такой? — Дмитрий развел руки.

— Вот такой.

— Я весь внимание.

— Привяжи к нему веревку одним концом, а на другом сделай петлю.

— Вот такую?

— Вот такую.

— А потом?

— Потом приходи в-о-о-н к тому озерку.

— Зачем?

— Я буду там купаться. И мне будет хорошо видно.

— Что тебе будет видно?

— Мне будет видно, как ты просунешь в петлю свою дурью башку и утопишься, чтобы больше не давать мне советов.

Дмитрий печально покачал головой.

— Ай-яй-яй. Мы ведь с детства росли вместе, — сказал он.

— Чудо, что я выжил, — сказал Борис. — Больше не хочу рисковать. — Он положил брюки рядом с венком. — А вон едет Евгений.

— Разве он уезжал?

— Наверно уезжал, раз возвращается. Он привез нам подарки.

— Радость-то какая! — завопил Дмитрий. Он набросал в подол рубашки дюжину колпачков и понесся навстречу Дамианидису, который царственно въезжал на поляну, гоня перед собой двух бело-рыжих коров с привычной грустью во взоре. Игельник, вполне голый, нахлобучил венок и шел за Родчиным, прижимая ладони к тощей груди.

— Ха-ха, санкюлот! — Евгений радостно тянул палец к Борису.

— Выпей с нами, животное, — просил Дмитрий, обнимая нежную шею коровы и тыча в синеватые губы конический плод.

— С нами, с нами! — Густой золотистый сок стекал по запрокинутому подбородку Бориса. — Такая встреча, мы снова вместе. Выпьем и спляшем!

Вдруг стало очень тихо. И Евгений Дамианидис сказал:

— Атас, кролики: морковка идет!

Он продолжал сидеть на приземистой рыжей скотине с пустым колпачком-бокалом в каждой руке. Родчин благодушно улыбнулся и икнул. Игельник блаженно прикрыл глаза.

На поляне появился босой человек. Выцветший балахон. Голый квадратный череп. Запавшие глаза. На лбу светлое пятно. Тяжелая голова — непосильный груз для тонкой шеи. Он часто кивал.

— Экий кивала, — пробормотал Борис.

— Я как раз вспомнил анекдот, — сказал Евгений. — Очень кстати.

— Прекратить балаган, — сказал пришелец в балахоне тусклым голосом.

— Представьте, входит в палату человек и спрашивает больного: «Какой у вас рост?»

— Прекратить!

— «Сто восемьдесят сантиметров, доктор», — отвечает больной.

— Ваше кривлянье бесполезно!

— «Я не доктор», — говорит вошедший. — «А кто же вы?» — спрашивает больной. — «Я столяр».

— Спляшем, Пегги, спляшем! — протяжно пропел Дмитрий.

Дамианидис раздувал щеки.

— А не уроним мы этим свое достоинство? — спросил он.

— Слезай, чванливый верблюд, — возмутился Родчин. — Твоя туша оскорбляет спину этого благородного создания. Достоинство! Что унизительного в танцах? Или не плясал перед Саулом Давид? Борис, кто плясал перед Саулом?

— Я забыл.

Кивала мрачно топтался на месте.

— А я зато вспомнил! — закричал Дамианидис, сползая с коровы. — Вспомнил танец дяди Самсония, которому он научился у своего дедушки, которого тоже звали Самсония.

И в общем круге с печальными коровами, стараясь не наступать на трехпалые лапы, они задвигались в томительном ритме старого греческого танца, подхватив начатый Евгением напев. Все быстрее раскручивалась пружина мелодии, все жарче и самозабвенней жило многоглавое, многоногое существо.