Средний путь. Карибское путешествие - [26]

Все эти разговоры о культуре сравнительно новы. Это придумали политики сороковых, и за эту идею ухватились во многом благодаря тому, что она отвечала на смутную, малопонятную неудовлетворенность фантазийной жизнью, которую некоторые уже начинали ощущать. Продвижение местной культуры было единственной формой национализма, которая могла подняться среди населения, разведенного на взаимоисключающие кланы по расе, цвету, оттенкам цвета, религии, деньгам. Стоит чуть нажать, и любой такой клан может распасться на еще более мелкие составляющие. Жалкое зрелище, которое представляли собой тринидадцы во время лондонских расовых беспорядков в 1958 году, — лучшее тому подтверждение. Белые, цветные, португальцы, индийцы, китайцы считали, что никакие мятежники их не тронут; некоторые негры считали, что тронут только ямайских негров; некоторые студенты и образованные специалисты считали, что тронут только негров из низших слоев; респектабельные вест-индцы, белые, черные и коричневые, дружно считали, что «черные парни» получили поделом и что английский народ «был спровоцирован». В момент, когда вест-индцы должны были бы собраться вместе, многие постарались уклониться; вспомним, что сын миссис Маккэй Энгюс говорил всем, что он из Бразилии.

Национализм в Тринидаде был невозможен. В колониальном обществе каждый сам за себя; каждый сам должен урвать столько достоинства или власти, сколько дадут; он не обязан никакой верностью острову и почти никакой — своей группе. Понять это означает понять то политическое убожество, которое наступило в Тринидаде в 1946 году, когда после народных волнений было объявлено всеобщее избирательное право. Эта привилегия застала население врасплох. Сохранялось привычное отношение: правительство — где-то далеко, местные ничего, кроме презрения не заслуживают. Новая политика была отдана на откуп предпринимателям, увидевшим в ней широкие коммерческие перспективы. Не было никаких партий, были только индивиды. Коррупция, не то чтобы неожиданная, вызывала только веселье и даже некоторое одобрение: Тринидад всегда восхищался «изворотливым типом», который, подобно плуту из испанской литературы XVI века, выживает и торжествует с помощью своего ума в обществе, где любой высокий чин считается добытым нечестным путем.

Когда в 1870 году Кингсли посетил Сан-Фернандо, «веселый, растущий город», его расстроил только вид негритянских домов, которые «в основном были сбиты из самых разнородных и никудышных деревяшек».

После расспросов я обнаружил, что все материалы были в большинстве своем ворованные; что когда негр хочет построить дом, то вместо того, чтобы купить материалы, он крадет там доску, там палку, а где-то еще гвоздь… невзирая на тот ущерб, который наносит существующим строениям; и когда он соберет достаточную кучу, благополучно припрятав ее где-нибудь за соседским домом, то вдруг как по волшебству появляется новая хижина… Но также мне было сказано, и достаточно откровенно, тем самым джентльменом, который жаловался мне на такое положение, что такая привычка была просто наследием тяжелых времен рабства, когда кражам с других усадеб потворствовал не кто иной, как хозяин, на том основании, что если негры А обокрали Б, то негры Б обокрали В, и так дальше по алфавиту; еще один печальный пример того деморализующего воздействия, которое оказывает несправедливое положение дел, с необходимостью становящееся источником сотен других несправедливостей.

Наслаждение плутовством и обманом продолжается до сих пор. Например, постоянная «утечка» экзаменационных билетов; в 1960 году вопросы по биологии на сертификат Кембриджского университета были известны по всему острову задолго до экзаменов. Рабство, смешанное население, отсутствие национальной гордости и закрытая колониальная система удивительным образом воспроизвели мир испанского плутовского романа. То был уродливый мир, настоящие джунгли, где герой-плут был обречен на голод, если не воровал, где его забивали насмерть, если ловили, и где ему оставалось только по возможности первым наносить удар; это был мир, где слабых унижают, где власть имущие не показываются никогда, находясь вне досягаемости, где никому не дозволяется никакого достоинства и где каждый должен суметь навязать себя другим; это было общество, не знающее творчества, где единственной профессией была война.

Так и в Тринидаде: чувство собственного достоинства лучше упрятать подальше и навязывать себя всем и вся, заходя в магазин или в банк, переходя улицу или сидя за рулем. Хорошо известно, как относятся к больным беднякам в аптеках. В банках всегда лучше, если тебя обслужит экспатриант; он может знать, что на счету у тебя не густо, но он, по крайней мере, будет вежлив. На шоссе никто не сменит дальний свет на ближний ради тебя, и тебе, в свой черед, следует бить светом в упор, обучаясь особой тринидадской игре — вождению при слепящем встречном свете: пусть противник посторонится!

В мире плутовского романа насилие и жестокость общеприняты. Двадцать лет назад очень популярная калипсо призывала к повторному введению телесных наказаний: