Средние века: очерки о границах, идентичности и рефлексии - [40]

Как важно читать медиевистов

Перед нами первая на русском языке книга Отто Герхарда Эксле¹, который, впрочем, хорошо известен в российском историческом сообществе (за последние полтора десятка лет переведено несколько его статей). Сборник включает 8 текстов, которые расположены, что очень важно, не по хронологическому, а по содержательному принципу и, таким образом, составляют некоторый сюжет. Впрочем, об этом чуть позже.

Отто Герхард Эксле родился в 1939 г., начал публиковать научные работы в 1967-м, с 1985 г. почти 20 лет возглавлял Институт истории им. Макса Планка. Он принадлежит к поколению европейских историков, которое начало свою деятельность на известном политическом и идеологическом фоне, определенном, с одной стороны, драматическими трансформациям в сознании западного общества в конце 60-х-первой половине 70-х гг., а с другой, — радикальными послевоенными изменениями в гуманитарных науках. Книга О.Г. Эксле «Действительность и знание: очерки социальной истории Средневековья» демонстрирует нам европейского гуманитария, занявшего очень редкую позицию в отношении этого контекста: Эксле принимает его к сведению, учитывает его, но не больше. В текстах исследователя сложно найти прямую полемику с господствовавшей в последние три десятилетия «теорией» (структурализмом, постструктурализмом, постмодернизмом, «новым историзмом», неважно), точно так же, как и открытую манифестацию солидарности с ней. В то же время, Эксле вовсе не «старомоден» (тем более, не «нарочито старомоден») — он точно указывает на теоретические положения, заимствованные у Макса Вебера (которому очень обязан), но это, конечно же, не эпигонство и не рабская зависимость. Перед нами уверенная интерпретация и развитие тех веберовских позиций, которые автор считает необходимым интерпретировать и развивать. Такое же отношение у Эксле к Марку Блоку и некоторым другим французским «анналистам» — что, кстати говоря, не мешает ему убедительно полемизировать с Жоржем Дюби в тексте, посвященном средневековым схемам истолкования действительности. И тут стоит отметить еще две особенности этой книги. Во-первых, осторожность и даже определенную «скромность» оценок и выводов Эксле. Подобный подход — удивительная и редкая в современном гуманитарном сообществе черта его исследовательского стиля, которая, помимо всего прочего, отличает Эксле от французских «анналистов» и социальных историков, работающих в известных традициях галльской риторики и красноречия. Во-вторых, отметим довольно необычную для континентального историка осведомленность в англоязычной историографии; Эксле ссылается на работы таких (не очень известных за пределами англоязычного мира) авторов, как Боуэн, Элбоу, Лоуренс, Лейзер и др., не говоря уже об использовании англо-саксонского и англо-нормандского материала в «Схемах истолкования социальной действительности в Раннее и Высокое Средневековье», «Средневековых гильдиях» и «Гильдии и коммуне». И первое, и второе обстоятельство дает нам понять, что перед нами — настоящий европейский ученый, воспринимающий гуманитарную европейскую традицию как «свою», вне зависимости от традиционных делений на «национальные школы». Об этом же говорят и многочисленные ссылки Эксле на работы А.Я. Гуревича.

Книга Отто Герхарда Эксле начинается с теоретической статьи, анализирующей «средневековые схемы истолкования социальной действительности», и заканчивается эссе «’’Образ человека” у историков». Между ними шесть статей, посвященных более конкретным историческим проблемам; но точно так же, как «теоретические тексты» основаны на интерпретации самого разнообразного фактического материала, «конкретно-проблемные» тексты являют собой образец авторефлексии историка в процессе работы с фактами. Так складывается сквозной сюжет книги: рефлексия историка над собственной рефлексией (и рефлексией коллег) по поводу своей работы — по мере производства самой этой работы. Иными словами, данный сюжет разворачивания образа «действительности» по мере создания «знания» о ней и, одновременно, разворачивания «знания» о «действительности», определенной развитием и фокусировкой того же самого «знания». В первой статье рассматривается релевантность средневековой «интерпретационной схемы» (определение Эксле — К.К.) «функционального трехчастного деления общества» самой социальной действительности. Сюжет классический для послевоенной историографии — особенно после известной работы Жоржа Дюби «Трехчастная модель, или Представления средневекового общества о себе самом» (1978). На первый взгляд, статья Экс-ле, написанная через 9 лет после этой книги, является полемическим жестом в отношении нее. Но это не так, или не совсем так. Эксле выступает против неверных, с его точки зрения, представлений о том, что «трехчастная схема» есть прямое отражение «социальной действительности» Средневековья и, более того, что она есть его непосредственное представление о себе самом (заметим в скобках, что, по нашему мнению, Дюби прямо этого не утверждает). Эксле ставит под сомнение «пассивность», «статичность» подобной модели взаимодействия. Если позволить себе кратко переформулировать рассуждение автора «Действительности и знания», то получается примерно следующее: «схемы истолкования социальной действительности» есть не статичное отображение чего-то, существующего само по себе, а процесс, который не только определен этой «действительностью», но и является составной ее частью (или даже трансформирует ее). Именно поэтому Эксле пишет: «… речь идет о том, чтобы отказаться от бесплодной альтернативы «’’копия” (“отражение") социальной действительности или “ирреальность" (“идеал")» (С. 45–46). Любопытно, что такой процесс, отбрасывающий ретроспективное влияние (задним числом объясняя что-то, бывшее до начала объяснения), в то же время направлен вперед, перспективно. Он конституирует, что социальная действительность и дальше будет устроена таким образом (или, хотя бы исходит из этой убежденности). Более того, с точки зрения современного наблюдателя, он (процесс, «схема истолкования») задает будущее понимание того прошлого, которое во многом определено им. Здесь как раз и находится источник недоразумения, в результате которого средневековая схема «трехчленного деления общества» была в XX в. принята на веру. Нынешний наблюдатель исходит из того, что данная схема статична и, в принципе, неизменяема, между тем, как она существовала более пятисот лет, — и уже сам этот факт ставит под сомнение то, что она была «копией», «отражением» тогдашнего общества. Ведь за это время общество менялось — и Эксле указывает на столь очевидное несовпадение (С. 46–47). Так или иначе, нынешний исследователь находится под влиянием этой схемы не в меньшей степени, чем ее средневековые воспроизводители; он, увы, часто не может занять позицию, внешнюю не только к «Средневековью», но и к «сегодняшнему мышлению о Средневековье» и, таким образом, отрефлексировать свое отношение к этим «средневековым схемам»