Среди врагов и друзей - [10]

Все мы по очереди крепко пожали маленькую теплую руку Йозефа, не в состоянии произнести ни слова от переполнявшей сердца благодарности.

От хозяина мы узнали, что находимся в деревне Магале.

Давно уже не приходилось нам быть в тепле, и эта скромная, убогая комнатушка показалась всем удивительно уютной и приветливой.

Мы были голодны. Кучавик видел это и первым делом высыпал на тарелку вареный картофель, пригласив нас к столу.

Какими же вкусными показались нам эти «земяки»[7], почти без всякого жира! Подумав немного, хозяин бережно положил на стол еще кусок хлеба, горсть сухарей и, наконец, чай. Завтрак показался нам совсем роскошным.

— А где же ваша семья? — спросил я Кучавика.

— Когда вы полезли на чердак, я отправил жену и ребенка к соседям. Знаете, дети из любопытства могут проболтаться…

Чем дольше беседовали мы с хозяином, тем больше убеждались в том, что это честный, хороший труженик, по-настоящему любящий свой край и поэтому пошедший из-за нас на такой риск.

Мы успели здесь просушить обувь, подремонтировать одежду, а главное — набраться сил.

С большим интересом слушали мы рассказ Кучавика.

— Это вы не первые у меня, содруги, — сообщил он, стеснительно улыбаясь. Видно, этот человек не привык хвастаться.

Еще осенью 1943 года он приютил у себя трех беженцев из концлагеря. В тот вечер на дворе стояла осенняя погода. Земля, напитанная до пределов дождями, дышала туманами. Вечер был темный, мрачный. Вдруг в квартиру Кучавика кто-то постучал.

— Откройте, — умоляюще просил кто-то по-русски.

— А кто вы? — спросил Кучавик.

— Мы из концлагеря.

Кучавик открыл дверь. У порога стояли трое сгорбившихся и до костей промокших людей. Кучавик пропустил их в дом.

Узники были в лагерной одежде, на куртках и пиджаках виднелись номера.

Хозяин накормил беглецов, приютил их. Сердце его сжималось при виде этих худых, изможденных людей. Когда они, поспав до утра, немного набрались сил, один из них, видимо старший по званию, сказал:

— А теперь, дорогой Йозеф, пожелай нам доброго пути.

Все они были русскими офицерами.

Отпустить их в таком виде было невозможно: в лагерной одежде их бы сразу обнаружили. Кучавик вытащил из комода последнюю одежонку и переодел их.

Утром выглянуло солнце. Оно было хотя и осеннее, но приветливое, теплое, как материнская рука, как мысль о Родине. Уходя, товарищи крепко обняли Кучавика и сказали, что когда придет Советская Армия, все узнают, какой он.

— А как их фамилии? — спросил Рудольф Стой.

— Я… забыл, но знаю, что они русские, — ответил Кучавик. — А в 1944 году ко мне тоже пришел один, этого фамилию я помню — Моцнешин Григорий. Он долго жил у меня.

Кучавик рассказал, что Григорий также бежал из концлагеря. До Отечественной войны он работал инженером на одном из заводов Харькова, затем был призван в армию. Получив ранение, отстал от своих и попал в плен.

Однажды Моцнешина вместе с другими военнопленными гитлеровцы гнали на полевые работы. Григорий и еще двое решили бежать. Они отделились от основной колонны и побежали в сторону поля. Охрана открыла огонь. Два товарища Моцнешина были убиты, а ему удалось забежать в густые хлеба. Едва переводя дух, он бежал среди высокой ржи. Лай собак и глухие выстрелы слышались все ближе и ближе. А сил бежать у Моцнешина больше не было. Изнеможенный и обессиленный, он упал. Небо казалось ему безбрежным океаном с разыгравшимся штормом. Огромные волны как будто захлестывали его. В глазах потемнело.

Собаки набросились на лежавшего и начали рвать в клочья. Сквозь собственный крик от нечеловеческой боли он слышал хохот гитлеровцев. Искусанный и избитый до беспамятства, он был брошен в концлагерь. Наступили самые тяжелые для него времена. На его глазах жгли людей, травили их газом, производили над ними всяческие эксперименты.

В первую очередь подлежали варварскому уничтожению те, кто не мог работать. Подходила очередь и к Моцнешину. Словно окаменев, смотрел он на колонны смертников, которых направляли в крематорий. И все же счастье улыбнулось ему.

Вместе с другими военнопленными Моцнешина перевозили в другой концлагерь. Гитлеровцы не успевали сжигать свои жертвы: слишком много они согнали их в концлагерь, крематорий не был рассчитан на такое количество живого материала.

В дороге мысли Моцнешина были заняты одним: или бежать, или же покончить с собой. Переносить издевательства и пытки не было больше сил.

Поезд проезжал по чехословацкой территории. Он мчался через высокий мост. Внизу блестела небольшая речушка. Моцнешин так и не узнал ее названия. Воспользовавшись тем, что конвоиры приоткрыли дверь, Моцнешин выпрыгнул из вагона.

«Теперь все», — мелькнуло в сознании. Чистая случайность спасла ему жизнь. Он повис на ветках большого дерева, росшего над обрывом у моста. Конвоиры открыли огонь в ночную темень, но вскоре прекратили стрельбу, и поезд умчался.

«Что ж, надо бороться, коль остался жив», — подумал Моцнешин, сползая с дерева.

Всю ночь пробирался он лесом. А под утро увидел раскинувшиеся на лесной полянке домики. Голод брал свое. Моцнешин подошел к крайнему домику и встретил хозяина, фамилия которого была Кучавик…