Среди лесов - [14]

Работа на МТФ, партийные дела да еще книги… Степан все чаще и чаще заводил разговор с Родневым, чтобы тот принял секретарскую обязанность — как раз ему по плечу. Но Роднев отвечал:

— Как же я приму? Молочную ферму и то с рук на руки просто не передашь, а тут — парторганизация. Вот подойдет отчетно-выборное собрание, тогда посмотрим.

Но до отчетного собрания было далеко, и Груздев решил съездить в райком, посоветоваться, нельзя ли пораньше, до отчетно-выборной кампании, переизбрать секретаря парторганизации.

Вернулся он из Кузовков поздно. Зашел на огонек к Спевкину.

— Уж не сам ли Паникратов тебя прочесал? — спросил Дмитрий, увидев, что лицо Степана хмуро, а усы обвисли.

— Да нет… — отмахнулся Груздев. — Дернуло меня за язык… Расхвалив я нашего Василия Паникратову, а тот: «Заберем от вас Роднева. Нам в райкоме нужны хорошие работники. Давно, говорит, он на примете».

Спевкин, пристально глядя широко открытыми глазами на свет лампы, барабанил пальцами по столу.

— Молчать бы мне, — вздохнул Груздев.

— Ну, человек не иголка, все равно заметили бы! Идем, чего сидеть, — первый час, поди.

Они вышли из правления. Стояла теплая, темная августовская ночь. Мерцали крупные звезды, перепутавшись с черными ветвями старой полузасохшей березы. Деревья спали. Прикорнув около них, спали низенькие домишки, спал каждый листик. В воздухе, влажном, пахучем, чувствовалось: недолгое северное лето уже перезрело, где-то рядом — осень, и, может быть, следующая ночь уже не будет такой теплой.

Спевкин повернулся к Груздеву и вполголоса заговорил:

— Чуешь, какая тишь в Лобовище?.. Покинь нашу деревню — всю жизнь будет сниться. А Роднев, брат, в десять раз сильнее нас с тобой это понимает. Его отсюда не выдерешь, сросся с нами, присох. Никуда не пойдет. Его, думаешь, Трубецкой бы к себе не взял? Нет, брат, он наш, лобовищенский.

10

Инструктора райкома партии Евдокию Лещеву — полную, белолицую, в сорок три года красавицу хоть куда — за глаза называли «бой-баба». Говорила она низким голосом с властными интонациями, и если смеялась, то по-мужски громко, закидывая назад голову.

Прибыв в лобовищенский колхоз, она сразу же принялась проверять готовность к уборке. Роднев ждал, когда Лещева освободится, чтобы поговорить с ней на досуге, не торопясь. Но Лещева прошлась по полям, заглянула в амбары, на сушилку и, остановясь около кузницы, помахивая тощим офицерским планшетом, сделала выговор Спевкину и кузнецу Прутову за неотремонтированные до сих пор телеги. Затем инструктор прочно уселась в легкую плетушку и на прощанье сказала:

— А сдвиг у вас есть. Слышно, за ум взялись, у чапаевцев опыт перенимаете. Давно пора…

И уехала в другой колхоз.

Узнав об этом, Роднев рассердился. Он позвонил Паникратову и сообщил, что инструктор райкома, побывав в колхозе, не подумал заглянуть в партийную организацию.

Паникратов пообещал на недельке заехать сам.

Однажды через Кузовки пролетел вороной чапаевский жеребец Жаргон, запряженный в легкий ходок. Изогнув шею дугой, храпя и роняя пену на пыльную дорогу, он остановился перед крыльцом райкома.

Трубецкой, в легком полотняном костюме, молодцевато спрыгнул на землю и, прижимая к боку сноп, перемахивая через две ступеньки, взбежал на второй этаж, к Паникратову. Поздоровавшись, он бросил на кумачовую скатерть стола сноп ржи.

— Первый сноп… Прошу любить и жаловать…

Так бывало почти каждый год.

Раньше на территории колхоза имени Чапаева лежала песчаная пустошь, прозванная «Вороньи Выпечки». Перед самой войной пустошь распахали, засеяли, заставили родить хлеб. Далось это с трудом, но зато, какой бы ни выпадал год, всегда на Вороньих Выпечках хлеб созревал раньше, чем где бы то ни было в районе.

Едва только на Выпечках появлялись спелые колосья, все чапаевцы принаряжались и шли на поле во главе с председателем снимать первый сноп.

Сжать первый в году сноп — награда, она предоставляется не случайному человеку, ее нужно заслужить. Таким человеком мог быть не только полевод, но и доярка, удивившая удоем, и конюх, вырастивший славных жеребят, и свинарка, и птичница. Этот день в колхозе имени Чапаева — праздник. Тут же на поле поют, пляшут, расстилают платки, ставят закуску… А председатель, Алексей Трубецкой, подхватив первый сноп, садится на Жаргона, лучшего рысака в колхозе, и летит в Кузовки показать всем, что он начал уборку, похвастать новым урожаем.

В районе стало привычкой: первый сноп из колхоза Чапаева — это сигнал, после которого торопливо передается телефонограмма: «Начать выборочную жатву…»

Уборка… Обрабатывают ли осенью стерню, — думают об уборке; ремонтируют ли зимой тракторы, — думают об уборке; выезжают ли весной на поля, — думают об уборке; следят ли в разгар лета за наливом зерна, — ни о чем другом, только об уборке! Уборка — экзамен за целый год работы каждого колхозника, каждого колхоза, всего района!

Утром, когда деревня словно вымерла, — на улице куры да дети, весь народ на полях, — Роднев, собравшийся с газетами во вторую бригаду, заметил несущуюся к Лобовищу легковую машину. Он издалека узнал райкомовский «газик» и догадался, что едет Паникратов.