Среди богомольцев - [25]

! Клянусьсохранитьсебяв детстве, целомудриииблагоговении!… Готовлюськ воздержаниюплоти, к очищениюдуши, к нищетеконечной, кплачублагомуивсемскорбям иболезням…Будуалкатьижаждать, инагствовать, иуничижаться, – нестивсетягостискорбныя, которые встретятсямненаэтом путикоГосподу… Ей! Богусодействующу! Ей! Богусодействующу! Тысвидетельклятв моих!!…»

Анфим поднял глаза к небу и долго шептал последние слова клятвы; потом он опустил голову и стал глядеть на меня пристально, строго. Мне стало неловко от этого взгляда; в нем было что-то тяжелое и в тоже время бесконечно грустное…

– Вот каков монах! сказал Анфим тихо. – Похож ли он на мирского?

– Нет, не похож.

– Не похож?… Да!… А ты не будешь монахом. Только тот спасётся, кто записан в книге животной.

– Что же ты говоришь, отче, так строго? Разве нельзя в мире спастись?

Анфим нахмурился и отвернулся.

– Мир! мир!… – проговорил он глухо: – можно было бы и в мире спастись, кабы женщин в нём не было. Женщина – страшное орудие в руках диавола и ею князь мира смущает и губит народ Божий. Все несчастие и преступление людские – от женщины и от распутства. Мир пропал; он во власти диавола… В каждом человеке, в каждой твари, и в горах, и в море, в каждой травке и былинке есть сила демонская, мешающая монаху идти путём спасенья. Вот видишь ли ты эту былинку?… (Анфим сорвал травку, как-то проглянувшую между каменьями). Что это? простая травка? цветочек?… А ведь и им можно искуситься. Начни-ка я подробно рассматривать эту травку, изучать ее разными стеклами, – и вот я уже служу миру, а не Богу; я отвлекся уже от пути монашеского. А искусителю только и надо.

– А как же науки-то, отче?

– Вот тебе совет мой: коли хочешь спастись, не предавайся мирским наукам; они не приведут к добру, это я по себе знаю. Возьми только слово Божие да творение св. отцов и читай их, не рассуждая. В этом вся наука жизни нашей.

– Да ведь в евангелии говорится, что сам Бог возлюбил мир, что сам Бог сотворил женщину, что он…

Аифим остановил меня строгим, пристальным взглядом.

– Ты меня искушать что ли хочешь? – спросил он. – Нет не искусишь, брат!

После этого он поднялся, медленно подошёл к своей могиле, и дребезжащим голосом запел похоронную молитву.

– Ты не искушал бы меня, если бы знал, что значит искушение… Но ты этого ещё не знаешь! – проговорил он мне с упреком спустя минуту и запел снова. В голосе его зазвучала затаенная скорбь, из глаз просочилась слёза.

– Ей! Богу содействующу! шептал он сквозь слёзы. – Во своя прииде и свои его не прияша… Воистину суета и тление вся житейская!… Вси бо исчезаем, вси умрем.

Стал он молиться, и не легка была молитва его.

– Пойдёмте вниз! шепнул я Лукиану: – мне тяжело становится.

– Пойдёмте. Он теперь долго будет молиться… Прощайте, отче! мы вниз идем!

Но Анфим не слыхал нас.

Мы обогнули камни, среди которых живёт затворник и стали медленно спускаться. Через несколько минут слышим: кто-то торопливо догоняет нас, и опять увидели Анфима:

– Простите, други, коли чем обидел! – проговорил он, едва переводя дух от усталости, и поклонился нам до земли. Лукиан отвечал ему таким же поклоном, и старик тотчас поспешил обратно к своей келье.

– Молись за нас, отче? – крикнул вслед ему Лукиан.

– Молюсь, молюсь! Дай вам Господи царство небесное! – ответил Анфим, не оборачиваясь и, громко напевая заупокойные песни, скрылся в расселине камней. Долго ещё слышался в воздухе его дребезжащий голос, потом и он замер где-то.

Я молчал. Мой спутник тоже. Впечатление было слишком полно… И так молча и задумчиво пробирались мы к монастырю по той же, едва проходимой, тропинке. Лукиан, чтобы развлечься немного, мимоходом столкнул в пропасть нависший над нею камень, и он загрохотал, запрыгал, дробя встречные кусты и камни.

– Ишь, как гудет, искушение! сказал монах, прислушиваясь.

– Да, гудет, – ответил я рассеянно.

– Видно на вас подействовали наши пустынники? спросил он опять, заметив мою рассеянность.

– Еще бы! Такие подвиги хоть кого изумят.

– Это так с нову кажется, а мы уже пригляделись. Много у нас таких, и им на то помощь свыше дана. Глядите теперь, что значит сила-то Божия, умудряющая пустынников! Чудно право!… Это великие люди; ими и мир держится.

Я на это ничего не ответил.

– А то вот ещё есть у нас такие подвижники, – продолжал Лукиан, помолчав: – что совсем от людей скрываются, так что и найти их трудно. Живут они где придется, в разных пещерах да местах непроходимых, и только Бог один свидетель их подвигов. Мне ещё не пришлось видеть таких, а один брат наш видел. Он шёл к монастырю св. Павла, да видно устал и прилег на траву отдохнуть. Там, знаете, место пустынное, дикое, за редкость и человека встретить. Вдруг видит он: на скале за оврагом стоит на коленях человек седой такой и весь почти голый; стоит и молится. Брат притаился, да видно тот успел заметить, что чужой близко, и сейчас же убежал в гору. Пошёл было брат на то самое место, но никого уж не видал.

– Да может быть это видение было? спросил я.

– Может быть. Да нет, все говорят, что есть у нас такие пустынники, только прячутся больно. А ведь по горе-то есть где спрятаться.