Спящая красавица - [52]

Разразились аплодисменты. Он поднял руку.

– Прислушайтесь к этому! Никогда не забывайте об этом! И никому не позволяйте убедить вас в обратном! Мы несем свободу и демократию народам всего мира! Несем принцип упорного труда народам всего мира!

Мы добились самого высокого уровня промышленного производства и создали самые квалифицированные управленческие кадры в мировой истории! Мы осуществляем исследование космоса для мира! Создаем для всего мира образцовую семейную этику: сильная, стойкая, любящая семья, которая защищает своих юных и беспомощных членов от опасностей, подстерегающих нас повсюду! Мы улучшили мир для каждого, и теперь заслуживаем того, чтобы улучшить жизнь американцев, а мы можем это сделать! Мы это заслужили! И именно этого собираемся добиться, начиная со следующей недели, когда я стану вашим сенатором...

Аплодисменты и радостные крики поднялись к потолку.

? ...и выполню эту миссию в Вашингтоне...

Его последние слова тонули в реве толпы. Никто не обращал внимания, как ведут себя окружающие. Винс улыбался сладкой, смиренной улыбкой слуги общества, которого все любят. Его карие глаза блестели, когда он обводил зал взглядом, лишь на секунду они задержались на жене, аплодировавшей с насмешкой, заметной только ему.

Его взгляд переместился, скользя по возбужденным глазам, кричащим ртам и хлопающим рукам избирателей, останавливаясь перед каждой телекамерой, чтобы она могла послать миру его открытую улыбку и целеустремленный взгляд. Все было нормально, все под контролем.

Мейси останется с ним; такие женщины, как она, никогда не уходят от сильных мужчин. Итан, Чарльз и другие будут здесь, когда понадобятся ему. Они уже помогли, снабдили его видной семьей. Его фотография, в окружении близких, появилась в «Таймс», «Ньюсуик» и «Пипл». Он был идеальным кандидатом – с превосходной женой, превосходной семьей и превосходной миссией.

Неделю спустя, еще до закрытия избирательных пунктов, он стал сенатором Винсом Четемом, на пути в Вашингтон и, фактически, как уже гласила молва, на пути в Белый дом.

ГЛАВА 7

Анна находилась в своем кабинете, когда прочитала об избрании Винса. Этим утром она была одна в тридцатиэтажном лабиринте офисов юристов и отгороженных перегородками помещений для секретарш; пила кофе и читала «Лос-Анджелес Таймс», когда вдруг перед нею оказалось лицо Винса, улыбающееся с мальчишеским торжеством. Закричав, Анна уронила газету. Кофе расплескался по столу из неровно поставленной чашки. Женщина дрожала, чувствуя, как ее пронизывает холод, стыд и беспомощность, которые она не испытывала в течение многих лет. «Прекрати, – безмолвно сказала она себе, – прекрати, прекрати, прекрати». – Она сжала руки, чтобы заставить свое тело успокоиться.

Анна развернула кресло и невидящими глазами уставилась в большое окно своего кабинета. Прошло девятнадцать лет с тех пор, как она в последний раз видела эту улыбку, которая до сих пор приводила ее в трепет, а тело готовилось дать отпор. «Похорони это, – сказала она себе те же слова, что повторяла каждый день в первый год жизни в Хейт Эшбери. – Похорони это».

Анна попыталась сосредоточиться на виде, который обычно доставлял ей такое удовольствие. Далеко внизу солнце раннего утра окрасило панораму Лос-Анджелеса в пурпур и золото. В отдалении, на фоне бледно-голубого неба четко вырисовывались горы. В этот час пейзаж был самым чистым и красивым, пока не образовался смог; стройные пальмы, бархатные лужайки и пышные тропические цветы заставляли забывать о том, что стоял ноябрь, и в других частях страны начиналась зима.

С высоты тридцатого этажа город казался богатым, чистым и безмятежным. Этот пейзаж всегда вызывал у Анны чувство покоя и безопасности, и даже в самые загруженные работой дни женщина часто бросала на него взгляд, как на противоядие от щемящей низости и разбитых мечтаний, которыми пропитывался ее кабинет, когда она вела дела о разводах.

Все на тридцатом этаже внушало ей это чувство покоя и безопасности, особенно, ее кабинет. Он был большим, с окном во всю стену, и, казалось, укрывал ее в заботливом объятии. Мебель, как и во всех кабинетах фирмы, была тяжелая, орехового дерева с кожей, лампы – медные, на полу – темно-зеленый ковер; стены украшены картинами, изображавшими английские соборы и деревенские сцены. Анне нравилось солидное постоянство комнаты и она не добавила к ней ничего личного, кроме дипломов в рамках – Калифорнийского университета Беркли и Гарвардского юридического института. Но вскоре после того, как она обосновалась здесь, к ней в гости приехала из Нью-Йорка Элинор и сказала, что тут требуется что-то отличающееся от этой обстановки.

– Может быть даже немного эксцентричное, – сказала подруга.

На следующей неделе в офис было доставлено длинное, узкое зеркало в старинной английской раме. «Повесь его напротив своего стола, – написала Элинор в сопроводительной записке, – так что когда бы ты ни подняла глаза, ты увидишь лучшего юриста в Лос-Анджелесе. А также мою лучшую подругу, по которой я скучаю, черт побери, потому что мы не видимся достаточно часто».

Анна отвернулась от окна и посмотрела на себя в зеркало. Синие глаза твердо смотрели на нее без малейшего признака потрясения. Это был взгляд, который она совершенствовала на протяжении многих лет Все восхищались ее красотой, но это было для нее не так важно, как образ деловой женщины, полностью владеющей собой, который она являла миру. Черные волосы были гладко уложены узлом на затылке над длинной шеей, единственным макияжем была бледно-коралловая губная помада, в ушах – маленькие жемчужины. Анна носила превосходно сшитые костюмы из шерсти и шелка, которые делали ее с виду более высокой и внушительной. Образ, созданный ею для общества, был гладким, сдержанным и безупречным. И никто из тех, кто был с нею знаком, не сомневался в ее репутации как квалифицированного, жесткого юриста, преодолевшего предубеждение фирмы и ставшего партнером, хотя ей было всего тридцать четыре года и она была женщиной.