Спустя вечность - [35]
Нет ничего удивительного, что Револл, ученик Матисса, усомнился в таланте Кая. Первым настоящим источником вдохновения для Кая была выставка немецких экспрессионистов, устроенная в Доме искусств в 1931 году. Потом Кай пошел своим путем. Я спросил у него однажды, почему он не ездит в другие страны и не знакомится с тем, как там пишут художники, например в Париже?
— А как же, — ответил он, — я ездил, конечно, но больше мне это не нужно.
В том году я учился в частной гимназии в Осло. И после уроков подолгу беседовал с директором гимназии Йоннесом. Это был добродушный, немного восторженный человек, и вот я как-то признался ему, что мне не терпится поскорее закончить школу и стать художником. Он посмотрел на меня почти с испугом и сказал, что его племянница Ингеборг вышла замуж за молодого художника по имени Кай Фьелль и что это большое несчастье. Не знаю, успокоил ли его мой ответ, но я сказал, что недавно навестил своего двоюродного брата в его ателье на Бюгдё Алле и видел, как он пишет, и что он наверняка станет одним из наших самых великих художников.
Да, Кай шел своим путем, поэт и почитатель прекрасного, обладавший фантазией и таким богатством палитры, каких мы еще не видели. О легендарном китайском художнике Дун Юане говорят, что он не умер, а просто ушел в написанный им пейзаж…
Такие легенды я, жалкий слуга в этом саду, нахожу удивительно поэтическими и отражающими самую суть. Кай Фьелль скрылся в пейзаже, населенном униженными, а не победителями, его герой — мечтатель со скрипкой или тот, кто протягивает руки к единственному жизнеутверждающему символу — к женщине.
Я возвращаюсь на шестьдесят три года назад.
С осени 1926 года до весны 1927 мы снимали виллу на Бюгдё Алле. Отец нанял для нас, детей, гувернантку, Будиль Мюре из Гримстада, и мы стали с ней большими друзьями. Она находила, что мне лучше всего дается рисование и история. Рисование — это совсем не плохо, считал отец, предпочитавший искусство школьным предметам.
Послали за Каем. Отец с матерью считали его самым подходящим человеком. Несколько лет спустя они послали за младшим братом Кая Рейдаром. На этот раз им нужен был не учитель рисования, а толковый управляющий для Нёрхолма, так как Сёренсен и Боргбьерг у нас больше не служили. Рейдар был совсем не похож на Кая — темноволосый, сильный, коренастый. На удивление работящий и предприимчивый парень, как раз во вкусе отца.
Но вернемся к Каю, который стал моим первым учителем. Он пунктуально трижды в неделю приезжал на пароме в Бюгдё. Он учил меня рисунку, перспективе и технике изящной штриховки из перекрестных линий, которую разработал сам в частной школе рисунка и живописи Карла фон Ханно. Через некоторое время он решил, что мне тоже пора брать уроки у Ханно.
Сначала я занимался только рисунком, но постепенно был допущен к краскам и стал писать натюрморты. Карл фон Ханно был ответственным и хорошим учителем. Его собственные работы, которые я сегодня могу оценить с большим профессионализмом, чем в тот раз, сделаны твердой рукой и отличаются благородной простотой композиции и цвета.
Я, четырнадцатилетний мальчик, чувствовал себя вполне уверенно в обществе остальных учеников в большой мастерской Ханно на улице Святого Олава. У Ханно было еще три ученика. Кай — девятнадцати лет, Бурое, немного старше Кая, и третий, который рисовал для газет, его фамилия была Нильсен. Ну и, конечно, сам Ханно и его светловолосая красавица жена, художница Доро фон Ханно, — после второго замужества она стала носить фамилию Ординг.
Моделью нам иногда служил старик с большой бородой. Кристиан Крог говорил, будто писать бороды легко. Но вообще-то они писали обнаженных женщин, которые позировали для взрослых художников в те дни, когда меня не было в мастерской, или до того, как я приходил, не знаю. Хотя я, конечно, считал, что тоже уже могу писать обнаженную натуру, поскольку при мне обсуждали и поправляли работы, написанные другими. Думаю, что этот запрет шел от моей семьи.
Мои отношения с Каем и его женой Ингеборг время от времени прерывались отчасти из-за того, что я часто жил за границей. Но мы продолжали посылать друг другу типично норвежские открытки к Рождеству. И когда я приходил к ним в их странный старый дом в Люсакере, похожий на декорации к «Вишневому саду» Чехова, Кай и Ингеборг встречали меня в дверях, впуская в свой мир, где крестьянская мебель, украшенные росписью или резьбой старинные шкафы и каждая картина Кая рассказывали мне самую норвежскую из всех норвежских сказок.
С Каем связаны многие значительные события моей молодости. Особенно мне было важно его мнение о моих картинах. И того, что он, покидавший свой дом в Люсакере только по необходимости, ездил в Осло и помогал мне развешивать картины на моей выставке в Союзе художников — в тот раз, когда немцы напали на Норвегию и выставку закрыли, — я никогда не забуду. Так же как и его отношения ко мне после этого — Кай не менялся.
А задолго до начала войны Кай в моей памяти был связан с нашими с ним бабушкой и дедушкой, жившими в Онебю в небольшой усадьбе. Кай жил у них некоторое время до того, как решил стать художником. Там он написал портрет бабушки. Я уже очень давно не видел этого портрета, но, помнится, он произвел на меня огромное впечатление: я увидел совсем другую бабушку, не ту, которая всегда улыбалась нам, своим внукам. В ее больших, пронзительных глазах горела щемящая душу тоска. В мемуарах своей матери я прочитал, как бабушка сказала однажды:
