Спустя вечность - [26]

.

Между прочим, о Кавли.

Я хорошо помню этого стройного благородного человека. В довоенные годы мы часто видели его, он жил тогда в Рённесе под Гримстадом. Там он писал свои напоенные солнцем летние пейзажи, идиллические сады с зонтиками, синее море с белыми парусниками и шхерами. Принадлежащие его кисти картины в Нёрхолме более ранние, они тяжелее, насыщеннее по колориту, но одна из них — осенний пейзаж, относится, наверное, к его лучшим работам. У нее своя история, связанная с самим художником, и мне хочется рассказать ее, хотя тем самым я и нарушу хронологию, которой пытался придерживаться до сих пор.

В 1945 году, когда мои родители и Арилд по известным причинам отсутствовали в Нёрхолме, власти решили провести там оценку имущества. Управление по компенсации, ставшее после войны самостоятельным учреждением, интересовалось, чем можно поживиться из Гамсуновской собственности, включая дом, лес, земли, предметы искусства и мебель.

Арне Кавли, жившему неподалеку, предложили оценить картины, висевшие в гостиных и в зале Нёрхолма. Он пришел, и единственный из всех вежливо поздоровался с женой Арилда Брит и моей сестрой Эллинор, которые тогда вместе с маленьким сыном Арилда и Брит Эсбеном жили в Нёрхолме.

Кристиан Юртвейд, старый плотник отца, двадцать лет назад руководивший строительством в Нёрхолме, тоже дал свое согласие участвовать в оценке того, что касалось его компетенции. Я не помню, правую или левую руку он потерял когда-то в нашей соломорезке. Во всяком случае, именно он оценивал здание и — правой или левой рукой, — составил под диктовку остальных оценщиков длинный перечень нашего имущества. Он был знающим человеком, в этом не было никакого сомнения. — Счастье однорукого уже в том, что он не лишился обеих рук… написал однажды его работодатель.

Я сам, как известно, тоже, не мог присутствовать там во время этого «действа», но с радостью приветствовал бы тогда ловкого и умелого Кристиана, который двадцать лет назад был другом моего отца.

Горечь?.. Нет, просто всегда любопытно наблюдать за людьми в разных ситуациях, подмечать выражение лиц, выдающее сознательные или бессознательные реакции, что-то глубинное. Это куда интереснее, чем ситуация сама по себе.

Начали с верхнего этажа, где не было никаких ценных предметов искусства. Потом спустились на первый, и тут мне хочется привести короткую цитату из книги Торкиля Хансена «Процесс против Гамсуна»:

«Тут уже главным экспертом был Арне Кавли, он выступил вперед и взял инициативу в свои руки, переходя от картины к картине. Несколько мгновений он смотрел на картину, потом снимал ее с крюка и искал на обратной стороне подпись художника или дату. После этого он называл цену. Если оценщики и раньше были уже разочарованы, это было ничто по сравнению с тем, что они испытали теперь. Стоимость картин, называемая Кавли, была до смешного низкой, и если бы не было известно, что он выбран оценщиком в соответствии со строгими с политической точки зрения критериями, можно было бы усомниться в истинности его патриотизма…»

Когда Кавли наконец закончил осмотр и все оценщики покинули Нёрхолм, художник отвел Брит в сторону и спросил:

— Скажите, разве у вашего свекра не было моей картины?

Бедная Брит, первый раз в жизни она совершила противозаконный поступок! Наверху на чердаке, за трубой, на которой красовалась надпись «1864 год», она спрятала несколько картин, которые надеялась спасти от оценщиков, — картин, которые на ее взгляд были лучшими. Теперь она испугалась и была растеряна. Но Кавли сказал ей с улыбкой:

— Мне просто хотелось еще раз взглянуть на нее.

И он взглянул, но не внес в свой список ни эту картину, ни остальные, спрятанные на чердаке.

Кавли был очень стар, почти так же стар, как отец. Его маленький летний домик в Рённесе был недалеко от Нёрхолма, однако он никогда не бывал у нас. При благоприятных обстоятельствах его бы с радостью приняли в Нёрхолме, отцу нравились его картины и его тактичная сдержанность. Но он был у нас только в тот раз и при обстоятельствах, которые могли бы быть и более приятными для них обоих.

Незаконность восторжествовала.

Другая незаконность восторжествовала уже после смерти отца. Тогда Арилд со скромной торжественностью в присутствии членов семьи похоронил урну с отцовским прахом под знаменитым «Золотым дождем» — пышным кустом акации — и бюстом Гамсуна, подаренном Нёрхолму профессором Вильхельмом Расмуссеном^{52}. Разрешения у властей никто не спрашивал, таким же «противоправным», какими были последствия его мировоззрения, было и то, что его останки нашли приют в неосвященной земле.

Это логично и последовательно. В его честь не было посажено Почетной рощи, как в честь многих других, но такая могила более подходит ему во всех отношениях и больше соответствует его памяти.

Искусство, я и картины в Нёрхолме. Ассоциации приходят, вызывая в памяти другие. У каждой картины был свой художник, и я лично знал многих из них.

Самый забавный человек из всех наших знакомых, был несомненно Хенрик Люнд. Они с отцом дружили с самого начала XX века, когда Люнд написал два портрета отца, и до смерти Люнда незадолго до начала второй мировой войны. Я чуть не написал «к счастью» — не принимайте это буквально. Но если бы их дружба — даже такая дружба — кончилась из-за этой последней войны, мне бы казалось, что на каждом, написанном им портрете Гамсуна, появились царапины. Их дружба выдержала Первую мировую войну, несмотря на то, что Хенрик Люнд из-за любви к французскому искусству поддерживал Антанту. Но она едва ли устояла бы во время последней войны. Вот реплика, отражающая досаду отца: «Люнд стал совсем большевиком», произнесенная перед началом войны.