Спустя вечность - [17]

Было нечто комичное в том, что трагическую попытку самоубийства остановила холодная вода. Эдвина связали и в тот же день отправили в больницу в Эг.

Родители часто обсуждали случившееся. Что это было? Помутнение рассудка на почве религии? Уподобление Аврааму, принесшему в жертву сына? Все могло закончиться кровавой трагедией. В те дни Эйде переживал период религиозного пробуждения, но в общем люди были спокойны, сдержанны и исповедовали свою веру, не позволяя себе ничего лишнего.

Однако эта история имела, тем не менее, счастливый конец. Я сам при том не присутствовал, потому что меня не было в Нёрхолме, но слышал о нем от других. Эдвин поправился, уехал в Америку, там он попал в небольшую аварию, получил страховку и вернулся обратно в свою усадьбу.

С ранних лет я помню, как усиливалась глухота отца. Это было мучительно и для него и для нас. И все-таки он охотно разговаривал и с нами и со взрослыми обо всем, что происходило в нашей жизни. Со мной он был откровенен и всегда старался помочь. Я уже писал об этом раньше и хочу повторить еще раз, потому что мне это кажется важным: в детстве я всегда чувствовал защиту и руководство отца, часто соперничавшие с мамиными. Он очень любил, чтобы со своими вопросами мы к первому обращались к нему. Сердечную откровенность, которую он, как ему казалось, не всегда находил у мамы, он пытался найти у нас, у детей. И, стыдно сказать, мы нередко пользовались этой его «слабостью». Дети не хуже взрослых умеют добиваться того, что им нужно. К тому же это доставляло ему удовольствие…

Сегодня я с грустью вспоминаю эту беспомощную потребность в доверии, как одну из его трагедий, тоску, тоску по общению глухого человека.

Я помню разговоры, которые мы вели с ним наедине, когда я, уже взрослым, приезжал домой из Осло или из-за границы. Случалось, мы не виделись месяцами, только переписывались. Особенно мне запомнился один разговор.

Неожиданно он спросил:

— Ты читал мой роман «Женщины у колодца»^{22}?

— Конечно, — ответил я.

— А ты его помнишь? Забавная вещь, правда?

Это был первый и единственный раз, когда он говорил со мной о своих книгах — об их качестве. «Женщины у колодца» написаны с юмором, горьким юмором, Очевидно, отцу было приятно, что я прочитал эту книгу. Он сказал, что был в своей Хижине и искал в своих прежних произведениях какого-нибудь персонажа, которого мог бы использовать еще раз.

— И нашел? — спросил я его.

— Нет, — он покачал головой, — ничего подходящего.

Я уверен, что в тот раз ему хотелось рассказать мне, что он сам думал о своей книге, а не о том, что он делал в своей Хижине. Некоторые критики отрицательно отнеслись к этой книге, которая вышла в 1920 году, как раз когда он получил Нобелевскую премию за «Плоды земли». Читателей разочаровал этот внезапный переход от положительного содержания романа, удостоенного Нобелевской премии, к пессимизму и якобы презрению автора к человеку в новом романе. Вообще отец, по его словам, никогда не читал критику и рецензии на свои книги, но, видимо, кое-что чувствовал по холодности, которая вдруг возникала при общении с миром.

Мне же он хотел сказать, что с 1920 года прошло много лет, книга осталась хороша во всех отношениях и написана она с юмором! Но меня растрогал его брошенный на меня взгляд, в котором была неуверенность, когда он обратился ко мне, ища доверия и близости.

4

Не знаю, в какой степени отрицательные отзывы действовали на отца в ту пору, когда вышли «Женщины у колодца», если учесть, что их заглушили хвалебные статьи по поводу присуждения ему Нобелевской премии. Но я помню его потребность встречаться со старыми и новыми друзьями в первые годы жизни в Нёрхолме. Когда очередная книга бывала закончена и он мог перевести дыхание, у него появлялась потребность в доверии и дружбе. Тогда он либо уезжал в столицу, либо каким-нибудь другим образом искал встреч с людьми, которые много значили для него и в годы юности, и в зрелости. Мало кому из них он радовался так, как другу из Валдреса Эрику Фрюденлюнду, дружба с которым началась с первого приезда отца в Валдрес и длилась всю жизнь.

Отец приехал в Валдрес молодым, нищим, приговоренным американскими врачами к смерти от чахотки — и там выздоровел! Я уже писал об этом драматическом событии его юности, о страхе смерти, о надежде и желании жить и о потребности в творчестве, живущем в его беспокойной душе. Он прекрасно понимал, что воздух Валдреса и помощь, оказанная ему Эриком, его матерью и другими друзьями не только вернули ему здоровье, но и открыли дорогу для его будущей литературной карьеры.

Летом 1922 года он написал почтмейстеру Эрику Фрюденлюнду — Эурдал, Валдрес, — пылко призывая его посетить Нёрхолм вместе с дочерью Сигне. Ему хотелось показать старому другу, что он теперь прежде всего — земледелец, и он не скрывал гордости за проделанную им работу, цель которой заключалась в том, чтобы сделать Нёрхолм образцовой усадьбой.

И они приехали! О, что это была за встреча! Я никогда не забуду, как отец, отстранив старого друга на расстояние вытянутой руки, воскликнул:

— Подумать только, парень, ты сохранил и бороду и волосы!