Спустя вечность - [122]

Однако на пятидесятилетие Сигрид Унсет — 20 мая 1932 года — газета «Афтенпостен» попросила его написать несколько слов о юбилярше, и это слова крестьянина и земледельца:

«Я уже много лет ничего не читаю и не пишу. У меня были другие заботы.

Но однажды у меня была возможность прочитать одну книгу фру Сигрид Унсет, она называлась „Кристин, дочь Лавранса“ — на мой взгляд это одна из лучших книг в мире, во всяком случае, самая совершенная у нас.

Кнут Гамсун».

Читал ли он потом какие-нибудь произведения Сигрид Унсет, я не знаю Он очень удалился от норвежской художественной литературы и стал интересоваться в первую очередь историей и философией.

Одновременно в одном помещении я видел их только один раз, это было в отеле «Бондехейм», в котором мой отец и Сигрид Унсет останавливались, когда приезжали в Осло.

Было время обеда, и в столовой отеля все было хорошо видно. Со щемящим чувством я вспоминаю, что они даже не взглянули друг на друга. Когда она пришла, мы уже уходили. Они проплыли мимо друг друга, «как корабли в море». Мы вышли, и я спросил, видел ли отец, кто это был? Нет, он не заметил. Тогда я сказал, и он как будто немного удивился.

— Так это была Сигрид Унсет? Мне следовало с ней поздороваться!

Это было в тридцатые годы, Гитлер захватил власть в Германии. В «АВС», органе Федреландслагет, было написано, что Сигрид Унсет высказалась положительно о запрете определенной литературы, которая ей не нравилась. Должно быть, это было очень необдуманное высказывание, если только еженедельная газета чего-то не перепутала, потому что Сигрид Унсет никогда не симпатизировала нацизму, и мой отец также отстранялся от подобных запретов. Но Сигрид Унсет фактически испытывала неприязнь ко всему немецкому народу. Ханс говорил мне, что он присутствовал при разговоре с адвокатом Му, который говорил о Максе Тау, о его замечательных качествах и том, что он еврей. На что Сигрид Унсет сказала:

— Да, но теперь-то он немец!

Так же демонстративней и резко, как мой отец высказывался об Англии, Сигрид Унсет высказывала свое отвращение к Германии. Судя по словам Ханса, его мать терпеть не могла Томаса Манна, который на одном банкете в Нью-Йорке во время войны сидел рядом с ней за столом. Она чуть не умерла со скуки!

Не знаю, уменьшилось ли ее отвращение после падения Германии, когда появилась причина выказать свое сострадание и милосердие, которые также были присущи ей в высшей степени. Хотя после всего, что было опубликовано о нацистских злодеяниях, это трудно себе представить.

Что касается судьбы Кнута Гамсуна, тут она была категорична и безжалостна. Она сказала, что о смертной казни не может быть и речи, но что он должен быть строго наказан.

Мне Ханс никогда не высказывал своей точки зрения на такие серьезные темы, и мы редко их обсуждали. Он очень любил творчество моего отца, особенно его юмор в «Бенони», «Сегельфоссе» и в трилогии об Августе. И предпочитал видеть в писателе только писателя.

Вообще, Ханс во многом разделял взгляды своей матери, главным образом, как мне кажется, в юности, когда им обоим пришлось жить в изгнании. Но когда они вернулись в Норвегию и после смерти Сигрид Унсет, последовавшей в 1949 году, у него появился более расхожий взгляд на многие вещи. Неожиданно открылась и его пронизанная юмором терпимость и сердечное расположение. Он не выносил ограниченных тугодумов и умел с серьезнейшим видом их поддеть. Как всякий человек с острым языком он умел самые ядовитые шпильки облечь в невиннейшие слова, что не всегда безболезненно принимали те, кого это касалось.

Ханс, образ которого я попытаюсь нарисовать в дальнейшем, был мне очень близок. Он был моим верным другом и очень талантливым человеком. И Кристианне, его жену, тоже не следует забывать.

Я видел ее несколько раз до войны, когда ее фамилия была еще Дое-Неерос. Стройная, скромная дама, близкая родственница Ханса и Каллы Неерос из Кристиансунна, которые, в свою очередь, были близкими друзьями отца в девяностых годах еще XIX века. Она подарила мне несколько писем отца, написанных Калле из Копенгагена, когда он работал там над «Мистериями», и до сих пор Кристианне и мы с Марианне продолжаем писать друг другу. Она была верной спутницей своего мужа, тут можно твердо сказать — и в радости и в горе, и такой же осталась после его смерти. У нее было много талантов, я назову один: она дотошный знаток и исследователь семейных хроник — не только моего отца. И еще, она собственными силами восстановила дом Гамсунов в Ломе в Гудбрандсдалене на радость любознательным туристам и всем, кто заезжает в те места, где родился отец.

Стареть тяжело, все прошлое кажется таким далеким!

Однако не забывается. В виде душевного противовеса горю, которое встречало меня почти в каждый приезд в Нёрхолм, я с радостью вспоминаю наши с женой поездки в Бьеркебек к Хансу и Кристианне. Там нам всегда были рады, и у нас было много общих интересов. Шутки хозяина дома варьировались в зависимости от обстоятельств или материального положения, которому, впрочем, вряд ли когда-нибудь что-то серьезно угрожало. Эти страхи, типичные для Ханса, отразились в афоризме собственного сочинения: «Существует только два вида горя, одно — из-за отсутствия денег, второе — существующее только в твоем воображении!»