Спустя вечность - [113]

Итак, ты получил решение Верховного суда. И я кончаю писать свою книгу. Теперь посмотрим, сумеет ли Гиерлёфф это напечатать.

Гаммермайер мог бы ее издать, но он не может выкупить права на мои старые книги.

Хорошо бы, чтобы Ханес не посылал больше гонорары в Берлин вообще, пока в Германии все не наладится. Во всяком случае, не посылал их больше Гензелю.

Папа».

Ты пишешь: если закон пройдет до каникул.

Тогда есть надежда, что я опять вернусь домой.

Я построил дом для других. Но не позаботился о том, чтобы построить домишко для себя.

Через месяц мне исполнится уже девяносто.

Мне он пишет о своей ежедневной работе за письменным столом, о том, что плохо видит при «искусственном свете» по вечерам, видит только когда солнце падает прямо на бумагу — «тогда я, слава Богу, вижу все хорошо». А вообще он ждал решения Верховного суда, которое, как он думает, займет много времени. «Ну что ж, я могу ждать, — говорит он. — У меня кружится голова, и я шатаюсь, как пьяный, когда совершаю свои дневные прогулки, но я не сдаюсь и не пропускаю ни одного дня».

«29.8.48.

Я исхожу из того, что фру Страй сообщила тебе о своем разговоре с Григом и что „Гюлдендал“ дает деньги.

Я очень рад, что Верховный суд не тронул ваши детские акции. Это была моя постоянная просьба к фру Страй.

Жаль только, что я не могу помочь тебе рассчитаться с „Гюлдендалом“. Может, ты когда-нибудь отработаешь этот долг своей живописью…»

Отца очень занимало, что издатели за пределами Норвегии опять заинтересовались его книгами, и в письмах ко мне он просит сообщить об этом подробно и как можно скорее. Особенно его волнует судьба его последней маленькой книги, которая, как он надеялся, реабилитирует его и морально и как художника. С недоверием и надеждой он следил за передвижением рукописи по всей Европе.

Крайне важно было, как ее примут в Германии, со временем стало ясно, что права на нее разделят издатели Лист и Ланген. В Швеции право на книгу в конце концов купил «Бонниер», и это заставило Харалда Грига поторопиться с решением. Издательств во «Ханес» в Барселоне, о котором у отца было несколько идеализированное представление, продолжало издавать его романы, переведенные, к сожалению, только с немецкого. Но теперь, когда я пишу эти строки, благодаря инициативе норвежского посла в Мадриде, Лейфа Мевика, «Мистерии» на этот раз будут переводить с языка оригинала.

А вот тогда, когда издание книги «На заросших тропинках» висело на волоске, книги, которая по мыслям отца должна была способствовать новым тиражам его старых книг, он прислал мне письмо, в котором не без горечи, писал: «Одно норвежское издательство хочет узнать, что думают о моей новой книге за границей, прежде чем напечатать ее! Ну не смешно ли?»

Самое большое сопротивление изданию «На заросших тропинках» оказывала его родная страна. Из Германии начали приходить письма от читателей, хранивших старые книги Гамсуна. Все выражали преданность художнику, редко кто писал о политике и о войне, которую они проиграли. Немцы были повержены в прах, но они читали.

Одна семья прислала ему телеграмму с приглашением прожить остаток жизни у них. Мюнхенский журнал «Гладбах» настойчиво требовал, чтобы отец провел у них «вечер своей жизни» вместе со своей семьей.

Отец сам составлял тексты ответных телеграмм, которые я отправлял — сердечную благодарность за непоколебимую преданность. Я думаю, что неприязнь, которую он во время войны испытывал к немцам и их поведению в Норвегии, теперь смягчилась, он увидел все в новом свете, особенно некоторых самых верных своих читателей.

В то время я получал от него подробные отчеты о переговорах нашего верного друга фру Страй с «Гюлдендалом» о кредите, о разделе имущества, о контрактах — вообще о тяжелом материальном положении отца, у которого «голова шла кругом от всего юридического крючкотворства». Он комментирует мои попытки возобновить связь с иностранными издательствами, что само по себе было не так-то просто, и вместе с тем рассказывает о будничных вещах, плохих и хороших:

«Я должен был написать Анне Марии и поблагодарить ее за дивное письмо, но вместо этого только собирался с силами. И, пожалуйста, не присылай мне больше сигар, у нас теперь нет средств на такую роскошь. Этот суд обчистил нас всех до нитки. Но не будем из-за этого огорчаться. Сигары мне подарили в прошлом году на Рождество. И табак у меня есть, а если он кончится, тоже не страшно. Могу обойтись и без его.

Вчера у Арилда все закончилось хорошо. Мы еще не знаем решения суда, но оно будет приемлемым. Два года назад решение было бы более суровым — правосудие сейчас не так задирает нос, как раньше…»

Приближалось 4 августа — день рождения отца, и он, как всегда, предчувствовал недоброе. В письме ко мне от 8.2.49 он спрашивает:

«Кажется, твоего спасителя на радио зовут Кнут Тведт? Может, ты поговоришь с ним и объяснишь ему, что он должен кое-что для меня сделать: мне девяносто лет — я не ребенок, чтобы праздновать свой день рождения. Сделать что-то для меня — это заставить Грига выпустить мою книгу теперь, к девяностолетию, или она никогда не выйдет. Может, и Союз писателей посодействует? Напиши, что ты об этом думаешь».