Спроси у зеркала - [48]

Глава 11

Дидковский-младший не особенно задумывался о своей жизни. Запланировав ее раз и навсегда несколько лет назад, при помощи бесконечно мудрой мамочки разложив по полочкам все свои чувства и желания, жил себе спокойно, ни о чем особо не заботясь. А о чем, собственно, ему было заботиться? Сыт, умыт, прилично одет. Имеет вполне неплохую работу с приличной зарплатой, ездит, слава Богу, не на маршрутках — что еще человеку нужно для достойной жизни? Женщину? Так ведь 'их есть у меня'! Пусть не так много, как хотелось бы, но ведь вполне достаточно, не голодает. Пусть всего две, но с этими двумя Валерик себя чувствовал очень комфортно.

Одна у него была для души, как мечта о чем-то прекрасном и вполне достижимом. Ларочка — очаровательный ребенок, не девушка, не женщина — мечта в чистом виде, абсолютное совершенство. Если раньше Валерик страдал, не имея возможности прикоснуться к ней, как к женщине, то теперь, повзрослев, смотрел на нее спокойно, без дрожи и трепета в членах. Не верил — знал наверняка, что пройдет еще какое-то время, и Ларочка станет его законной супругой, надо только подождать. Время теперь работало на него: с каждым днем Ларочка расцветала, становилась все краше, все прекрасней. А вот когда она достигнет максимума цветения… Как раз тогда Валерик добьется некоторого успеха в карьере и женитьба станет еще одним кирпичиком, еще одним камешком в его жизненной дороге. А пока…

А пока пусть себе Ларочка спокойно взрослеет, Дидковский не собирается ей мешать. Ему и без Ларочки есть, чем себя занять. Вернее, кем. У него есть вторая Ларочка, так сказать, 'дубль'. И вот с этой, со второй, он вовсе не обязан церемониться, носиться, как с богинькой, искать для нее пьедестал повыше. Эта и без пьедестала обойдется. Пусть не так хороша, как Ларочка номер один, пусть даже вообще не хороша. Может, кто бы другой и разглядел в Кристине что-нибудь приятное — в принципе, Валерка отдавал себе отчет, что на самом-то деле она вовсе и не уродина. Даже дурнушкой ее назвать можно только с очень большой натяжкой. Просто… Просто при первой с нею встрече юный Валерик, помимо воли сравнив Кристину с недостижимой своею мечтой, содрогнулся не столько от ее некрасивости, сколько, пожалуй, от непохожести на Ларочку. Потому что хотел, жаждал, вожделел тогда только одну девочку во вселенной, только одну, только Ларочку Лутовинину и никого более. А тут… В первое мгновение почувствовал дикое разочарование, ощущение обманутости любимой мамочкой едва ли не поглотило с концами. Еще, кажется, мгновение, и ушел бы разочарованный Валерик восвояси с одной мыслью: 'и как же она могла подумать, что у меня получится вот с этой?..'

И как раз в это мгновение 'эта', словно испугавшись, что потеряет клиента, повернулась спиной, приглашая войти… И неожиданно для самого Валерика все получилось само собою. И если первое время Кристина дико раздражала его своею не столько некрасивостью, сколько опять же непохожестью на Ларочку, то довольно скоро он к этому привык. Больше того, ему даже понравилось. Вернее, он находил весьма забавным и даже пикантным то, насколько Ларочка и Кристина разные спереди, благодаря чему в нем сразу возникло ощущение превосходства над Кристиной. Хотя по логике вещей, он, в ту пору совсем еще мальчишка, к тому же прекрасно осознающий собственное внешнее уродство, должен был бы трепетать перед взрослой барышней, от которой, в принципе, зависело немало. В то же время дикое сходство дам 'со спины' приводило его даже не в восторг, а буквально в раж. И если первые несколько дней Валерик еще чувствовал некоторый трепет, наблюдая перед собою точную копию Ларочки, то уже недели через две его чувства претерпели резкую метаморфозу.

При общении с реальной Ларочкой Дидковский умело сдерживал свои чувства и эмоции, изо всех сил стараясь держать себя в рамках друга. Зато вечером, наедине с Ларочкой-дубль, он позволял себе отыграться по полной программе за вынужденную скромность несколько часов назад. И он уже не особенно старался понять, кого в данную минуту наказывает: Кристину ли за непохожесть на Ларочку, за некрасивость, и вообще за все на свете, или же Ларочку за непокорность и непонятливость, за так раздражающую его независимость и самодостаточность. И самое главное — за недоступность. Да-да, именно за недоступность Ларочки он больше всего и наказывал Кристину! И в то же время наказывал ее за доступность, за покладистость, за безоговорочное, мгновенное исполнение его не всегда приличных желаний, каких никогда и ни при каком условии не исполнила бы Ларочка. Она бы, пожалуй, даже не позволила ему их высказать. Или нет, вероятнее всего, он сам себе никогда не позволил бы выразить подобные желания Ларочке. Кристина же, кажется, даже не смущалась, услышав от него очередной недвусмысленный приказ. И даже, кажется, получала от этого удовольствие. И за это Дидковский наказывал ее, тоже не умея скрыть удовольствия. За то, что совершенно спокойно, безо всяких там 'но', без условий, без разрешения, без малейшего смущения, даже, можно сказать, без особого желания может проделывать с нею такие 'па', что другим парням и не снились! И уж тем более они не снились Ларочке. Наказывал за то, что проделывать эти 'па' ему хотелось как раз с Ларочкой, а никак не с Кристиной. За то, что вынужден был довольствоваться суррогатом, дешевой подделкой вместо оригинала. И виновата в этом была не Кристина, его жалкий суррогат, а Ларочка, только Ларочка Лутовинина! И Дидковский уже совершенно не сомневался, что наказывает вовсе не Кристину за Ларочкины грехи, а саму Ларочку Лутовинину, непослушную, бесчувственную и непокорную. И от всего этого винегрета не столько мыслей, сколько чувств, Дидковский буквально входил в раж, ощущая себя как минимум строгим воспитателем или даже надзирателем, а как максимум — и вовсе вершителем судеб.