20 апреля, понедельник
Медицинский центр Нью-Йоркского университета
Доктор Джейсон Соломон Голдинг, действительный член Американской ассоциации психологов, автор книг «Полный восстановительный курс психотерапии за 21 день» и «Возвращение к себе», до сих пор не мог поверить, что с ним произошла такая неприятность.
– Господи, ну какой же я невезучий! – в который раз уныло повторил он, ощущая всепоглощающую жалость к себе и одиночество.
«Может, следующую книгу надо посвятить проблеме одиночества? – размышлял Джейсон, уставившись невидящим взглядом в пространство. – И название дать простое, но емкое: „Одинокий человек“.
Он так увлекся обдумыванием вариантов названий глав и параграфов будущей книги, что на некоторое время даже забыл о жалости к себе. Впрочем, созерцание больничной палаты очень скоро вывело Джейсона Голдинга из задумчивости, и новый приступ жалости, теперь уже в совокупности с раздражением, охватил его. Он толкнул ногой стоящий около кровати больничный столик и со злорадством принялся наблюдать, как дрожало сладкое желе на тарелке. Можно было бы пнуть столик и посильнее, но доктор Голдинг решил, что пока и этого достаточно. Важно хоть немного разрядиться и напомнить бесчувственной Монике в том, как он несчастен.
– Да ладно тебе, Джей! – Моника нехотя повернула голову, скользнула взглядом по мужу и снова устремила взор к окну.
Конечно, рассматривать проносящиеся внизу вереницы машин и сожалеть об упущенной возможности совершить поход по магазинам и пообедать в „Четырех временах года“ интереснее, чем лишний раз выразить сочувствие мужу, который лежит тут, в этой идиотской больничной палате!
– Нет, ну что за невезение! Свалиться от сердечного приступа! – громко сказал доктор Голдинг и поморщился.
Собственно, эту фразу он произносил постоянно, жалуясь на сыгравшую с ним злую шутку судьбу всем, кто желал или вынужден был его слушать: врачам, медсестрам, сиделкам, Монике. А потом начинал подробно и обстоятельно рассказывать, как он внезапно почувствовал сильную боль в груди, словно ее сжали тисками, и, схватившись за сердце, упал на колени прямо на трибуне, куда поднялся, чтобы выступить с речью. Ну почему судьба обошлась с ним так жестоко? Чем он заслужил ее немилость?
А ведь как хорошо и удачно все складывалось! Он получил приглашение выступить на ежегодном, десятом по счету, симпозиуме по проблеме преодоления стрессов, и не просто с докладом, а с программной речью! Готовился, прилетел в Нью-Йорк из Сан-Франциско, уже поднялся на трибуну, любезно поблагодарил президента Американской ассоциации психологов за приглашение и предоставленную ему честь выступить, как вдруг…
Джейсон Голдинг снова и снова вспоминал, как неожиданно ощутил, будто грудь сжали тисками. Его бросило в жар, лицо исказилось от боли, лоб покрылся испариной, а через мгновение он, еще ничего не понимая, схватился рукой за левую часть груди и упал на колени… Ужасная ситуация, нелепая, а главное, унизительная! Единственное, что немного утешало, – его увезли на „скорой помощи“ с острым сердечным приступом, а не с каким-нибудь несварением желудка или чем-либо подобным, вызвавшим бы насмешки коллег. Слабое утешение, если учитывать, что доклад, к которому он долго и тщательно готовился, так и остался непрочитанным.
– Ничего, будут и другие симпозиумы, – словно угадав его мысли, промолвила Моника, не отводя взгляда от окна. – Этот – не первый и не последний в твоей жизни.
Очутившись на больничной койке, доктор Голдинг постоянно утешал себя этой мыслью, и она казалась ему разумной, но он очень злился, когда ее высказывала Моника. А впрочем, она права. Этот симпозиум – не первый и не последний в его жизни. И программная речь – не пик его творческой и научной карьеры, а лишь очередной шаг к сияющей вдалеке вершине. Ведь человек, вступивший на тернистый, сложный путь исследований и вкусивший радость победы, никогда уже не отступится. Он будет карабкаться дальше и дальше, выше и выше, пока не достигнет самой высокой точки этой огромной крутой горы под названием „наука“.
„Блестящая мысль! – встрепенувшись, подумал доктор Голдинг. – Глубокая, философская. Надо бы ее записать, пока не забыл“. И, повернувшись к стоящей у окна Монике, он воскликнул:
– Найди ручку и листок бумаги! Если можно, побыстрее. Моника пожала плечами, с сожалением отошла от окна, приблизилась к кровати мужа и села на стоящий рядом стул. Взяла дамскую сумочку и стала неторопливо, даже осторожно, копаться в ней.
„Ну, давай же, пошевеливайся! – раздраженно думал Доктор Голдинг, наблюдая, как Моника тонкими пальцами с длинными ухоженными, покрытыми ярким лаком ногтями перебирает вещи в сумочке. – Конечно, сломанный ноготь ее волнует больше, чем просьба тяжелобольного мужа. Разве с такими ногтями что-нибудь можно отыскать?“
Словно услышав его мысли, Моника опрокинула содержимое сумочки себе на колени и продолжила поиски ручки и бумаги. Отвлеклась на мгновение, поправила упавшую на лоб прядь золотисто-каштановых волос и снова принялась исследовать выпавшие предметы.
Джейсон глубоко вздохнул и, пытаясь подавить всевозрастающее раздражение, отвернулся. Он не позволит себе тратить нервы, глядя, как Моника меланхолично перебирает содержимое сумочки, и вообще не будет выражать свои эмоции ни вслух, ни мысленно. Во-первых, отрицательные эмоции вредят здоровью, которое у него, как оказалось, расшаталось, а во-вторых, злость и досада на собственную жену недостойны мужчины, ученого, психолога и психотерапевта. И чтобы отвлечься, доктор Голдинг взял со столика изданную к симпозиуму брошюру с подготовленными им к конференции материалами и принялся с увлечением рассматривать свое лицо, помещенное на обложке.
