И Девяткин увидел себя изображенным теперь во весь рост. Его правая нога чуть повисла над землей, еще не успев закончить шаг, а к левому боку обе руки прижимали покрышку. При всей крупнозернистости снимка, которая обычно образуется от многократного увеличения какой-либо детали, фотография была достаточно четкой и выразительной.
— Узнали себя, свидетель?
— Мое лицо.
— А сапоги?
— Ясное дело.
— А тельняшка?
— Ну!
— А покрышка?
Тимофей сердито отбросил прядь волос со лба, без спроса взял карточку и стал вертеть ее, напрягаясь умом и памятью.
— Интересное дело. Как она сюда попала?
— Это как раз и интересует суд.
— Разве все упомнишь!
— Вам необходимо вспомнить, свидетель, потому что точно такая же покрышка обнаружена возле сгоревшего общежития и дома Щербака.
— При чем тут пожар? — обиделся моторист. — Мало ли по какой причине была у меня покрышка!
— Вот вы и расскажите.
— Было дело, — медленно заговорил он, видно соображая на ходу. — Хранил покрышку для себя. А ребята баловство затеяли — то с горки спустят, то по поселку гоняют. Вот я и отнял у них.
— А кто мог вас в это время сфотографировать?
— Кто щелкнул, не знаю. Теперь у многих аппараты имеются, извини-подвинься.
Градова, не чувствуя никакой жалости к растерянному синеглазому свидетелю, который еще недавно был таким самодовольным и непогрешимым, достала другую фотографию, еще большего размера. На ней Лужин успел снять молодую прыгающую белку. Однако на втором плане этой карточки, в глубине леса, и был виден Девяткин с покрышкой.
— Может быть, эта фотография вам о чем-либо напомнит?
Моторист тупо смотрел на карточку, должно быть от волнения еще не разглядев свою персону.
— Ну белка тут…
— Вы приглядитесь, свидетель.
Только теперь Девяткин увидел себя и шумно задышал.
Градова следила за мотористом, хорошо сознавая и догадываясь, что происходило в его опустошенной душе. Теперь она ожидала той самой последней минуты, когда вера в спасение собственной шкуры у свидетеля пропадет, и тогда можно будет сделать еще один шаг навстречу истине. Сколько таких вот злых и ничтожных людей, с неослабевающим упрямством творящих свои черные дела, видела она перед собой! Сколько раз они хотели убедить ее, что были чисты помыслами и добры намерениями! Но разве кто-нибудь знает, как она устала от чужих и унылых физиономий, от беспросветной лжи и сердечной черствости?
— Итак, свидетель Девяткин, вы узнали себя на фотографиях, предъявленных вам?
Девяткин, чувствовавший большую беду где-то рядом, разглядывал пустую стену за спиной судьи, и его потянуло прочь из суда — хотелось убежать хоть на край света и позабыть обо всем. «Сволочи! — думал он. — Как волка травят!»
— Эту последнюю фотографию корреспондент Лужин сделал в лесу перед началом пожара, — сказала Градова.
— Не знаю.
— А когда возник пожар, вы были где-то рядом со столовой.
— С чего это вы взяли, извини-подвинься? — спросил Девяткин.
— Так получается, свидетель.
— А может, этот корреспондент сфотографировал меня в другое время?
— Это просто установить. Свидетельница Косичкина, вы видели журналиста Лужина?
— Видела.
— В каком месте?
— Возле столовой, когда она уже заполыхала.
— В какое время?
Женщина вытерла капельки пота со лба белым платком и, стараясь не смотреть в сторону Девяткина, ответила:
— Пожар только начался. Гляжу — чужой человек, городской, рядом шастает. Мне, ясное дело, не до него тогда было, но я его запомнила.
— Свидетель Лужин, вы видели Варвару Косичкину около горящей столовой?
— Видел.
— Что вы делали там?
— Только что из леса прибежал.
Градова продолжала допрос Лужина.
— Вы говорили, что кроме фотоаппарата у вас был транзистор и вы слушали тогда музыку?
— По «Маяку».
— Еще вы говорили, что точно не помните, какая была музыка, но вам запомнился Юрий Гуляев.
— Да, — подтвердил Лужин.
— На запрос суда музыкальная редакция Всесоюзного радио сообщила, что четырнадцатого июня по «Маяку» в девять часов пятьдесят три минуты Юрий Гуляев исполнял песню «Вдоль по Питерской». Следовательно, именно в это время вы и находились в лесу?
— Да.
Судья перевела взгляд на моториста.
— Объясните суду, свидетель Девяткин, как вы оказались в лесу в это время — около десяти часов утра, что вы там делали и зачем вам понадобилась покрышка?
Странен и совсем непонятен был Тимофею этот допрос. Он, стоявший в недоумении, торопливо, словно стараясь поскорее угодить судье, принялся путано и несвязно рассказывать, как в то утро шел к своему катеру, чтобы поставить его в глубь заливчика, потому что подумал, что шальные бревна, не дай бог, помнут корпус машины. И вот шагает он сам по себе, и глянь — на дороге сосновские мальчишки катают покрышку. Он, конечно, отобрал ее. Очевидно, в это время его по дороге и заснял случаем корреспондент. Тут бабахнули в рельс, кто-то закричал, запахло гарью, — он понял, что начался пожар, и со всех ног пустился к катеру, потому что он лицо материально ответственное и соображение имеет.
— Что это была за покрышка? — спросила Градова.
— Покрышка как покрышка. Что в ней особенного?
— Эта покрышка одна из тех пяти, которые вам передал начальник запани?
— Может быть, — крутя пуговицу на пиджаке дрожавшей от волнения рукой, сказал Девяткин. И быстро добавил: — А может, и нет.
