— Полухай — жулик.
— Ситуацию не чувствуешь. Мы должны пойти на крутые меры, — твердо сказал Супонев.
— Должны ли? Есть у нас полная обоснованность обвинений, предъявленных коммунисту?
— Следствие установило, что Щербак прямой и главный виновник аварии. Ты посмотри в глаза правде! В конце-то концов, мы руководители района, черт возьми! — Супонев подтянул голенища. — Мне позарез нужно выехать в рыбацкий поселок, а вместо этого я должен убеждать тебя, святого апостола, в том, что надо уметь бороться за партийную честь.
Костров погладил ладонями потертое местами зеленое сукно стола и сказал:
— Ты не задумывался над тем, что Щербаку помогли стать виновником?
— Не понимаю.
— Помогли совершить ошибку.
— Он двадцать лет на запани! — вспыхнул Супонев. — Это не вариант.
— Завтра и райком может совершить ошибку.
— Демагогия тебе не к лицу, Виктор.
— Я понимаю, что и райком не застрахован от ошибок, — продолжал Костров. — Только каждый наш промах отзовется великой человеческой болью.
— Зачем этот спектакль? Говорим о Щербаке, а не об ошибках райкома. Твое мнение, Костров?
— С бедой, которая постигла запань, пришла и неуверенность Щербака.
— Ничего себе работничек.
— Ты пойми, о чем речь. Представь себе картину, когда лес прет, все сметая на пути. С ума сойдешь! Зачем он согласился ставить перетягу? В этом ошибка.
— Все-таки ошибка. В иное время за…
— Нынче другое время, — перебил Костров.
— Ладно. Но почему, скажи мне, у Щербака не нашлось времени позвонить о беде нам, в райком? Почему своего мнения не имеет? А теперь миллион рублей козлу под хвост. Ты думаешь, нам за это отвечать не придется?
— Я готов отвечать. Я в Щербака верю.
Костров достал из кармана розовый носовой платок и вытер пот со лба. На какое-то мгновение в кабинете возник пряный запах духов.
— Щербака будут судить. Тебе известно, что, если член партии — так записано в уставе — совершает проступки, наказуемые в уголовном порядке, он исключается из партии.
— Именно! Наказуемые! Но только суд может установить виновность Щербака.
— И он признает его виновным!
— Этого никто не знает.
— Я знаю!
— У меня на этот счет есть свое мнение. Это труд, сопряженный с ежедневным риском.
— Накурил, черт. — Супонев недовольно поднялся из-за стола, открыл окно и жестко сказал: — Будем исключать Щербака.
— Разве у нас нет мужества, чтобы принять удар на себя?
— Если суд признает Щербака виновным, мы с тобой будем иметь весьма бледный вид.
— А если суд оправдает его?
— Такого быть не может. Время рассудит нас, Виктор Антонович, — сказал Супонев. — Возможно, на бюро мы сможем лучше понять друг друга.
* * *
Судья Градова, слушая показания Бурцева, улавливала в его беспокойных глазах смутную тревогу. Сначала ей показалось, что свидетель часто менял позу и разжимал кисти рук от усталости. И тогда судья снова предложила ему сесть, но Бурцев отказался. Ее поразило не столько физическое мужество свидетеля, сколько неиссякаемое упорство, с каким он соблюдал верность своему заявлению: мне лучше стоять.
Но, продолжая допрос, Градова все больше убеждалась, что беспокойство, охватившее Бурцева, вызвано каким-то душевным бореньем. Случись такое в иной жизненной обстановке, она бы просто спросила собеседника, что его тревожит, но сейчас это было невозможно. Оставался один путь — ставить перед ним такие вопросы, которые исподволь привели бы судью к пониманию другого, скрытого от глаз внутреннего мира свидетеля.
Градова спросила:
— Предусматривает ли инструкция все виды угрожаемых положений?
— Нет. Сделать это трудно. Стихия выступает всякий раз в новой роли.
— Значит, в Сосновке стихия разыграла спектакль, до сих пор невиданный?
— Возможно, в долгой истории сплава и было где-то подобное.
— Я говорю про Сосновку.
— Здесь такого не случалось.
— Следовательно, руководители запани оказались перед лицом неожиданности. Допускаете ли вы, что им была не под силу роль борцов с угрозой, навязанной стихией?
— Допускаю.
— Если бы вы не приехали в Сосновку, каким мог быть исход разыгравшихся событий?
— Судя по известным мне обстоятельствам, авария была бы неминуемой.
— Вы предложили спасительную меру?
— Я полагал, что это будет так.
— Но авария случилась. А у подсудимых был свой план ее предотвращения. Вы же предложили свой.
— Но я принял ответственность на себя.
* * *
В перерыве, когда зал уже был пуст, Костров подошел к Щербаку:
— Ты знаешь, Алексей, грустное зрелище…
— Это тебе со стороны так, а если за оградой сидишь?
— Да, — печально ухмыльнулся Костров. — Радости мало.
— Специально приехал?
— В обкоме был… Задержался. Хотел тебя повидать.
— Спасибо. А я временами думаю: сошел с круга Щербак… Отрезанный ломоть. Плыл, плыл, а на берегу рухнул.
— Зачем раньше времени поминки устраиваешь?
— Привык правде в глаза глядеть. — И, немного помолчав, спросил: — Наверное, из партии исключили?
Костров резко вскинул голову:
— Откуда ты взял?
— Всякое в голову лезет.
— Не мели лишнего… Ты уж сам себе приговор сочинил.
— Что райком-то думает? Скажи, Виктор, если не секрет.
— Все по Уставу будет. Кончится суд — разберемся. Как же иначе?
— А я, грешным делом, думал, все свершилось.
