Справедливость - [40]
— И я считаю, что принуждать кое-кого надо, но зачем распространять этот порядок на людей, которые выполняют свои обязанности сознательно. Дубинкой надо умело пользоваться, не избивать верных и честных людей. Надо знать, кому доверяется дубинка, иной, имея ее в руках, творит произвол.
— На кого ты намекаешь?
— По отношению к Васильеву ты совершил произвол, избавился от хорошего работника, честного журналиста и стойкого коммуниста.
— Ты не имеешь права мне бросать такие обвинения. Я перенесу рассмотрение этого вопроса в высшие инстанции. — Курочкин угрожающе посмотрел на Сверстникова: Сверстников, как заметил Курочкин, был настроен воинственно.
— Что же, может быть, придется перенести разговор и в высшие инстанции, если сами не управимся, — отпарировал Сверстников.
Напористость Сверстникова насторожила Курочкина.
— Видишь, как дело повертывается: из-за какого-то Васильева мы с тобой чуть не ссоримся, а ведь нам с тобой работать. Давай-ка, брат, кончим это дело. Что было, то быльем поросло. Васильеву дают хорошее место.
— Разве речь идет о хорошем месте?
Сергей Сверстников быстро вышел из кабинета. Его внезапный уход обескуражил Курочкина, он растерянно развел руками.
Через некоторое время Курочкин пошел к Сверстникову с намерением «сгладить острые углы». Нелля сказала, что Сверстникова вызвал Солнцев.
«Вызвал ли? Чего он туда его позвал? Может быть, новую работу ему предложит. А может быть, Сверстников напросился на прием и наябедничает на меня. Раз он там, наябедничать может…»
Курочкин решительно нажал кнопку звонка.
— Дайте мне голубую папку, — сказал он секретарше.
Он раскрыл папку и медленно листал бумаги, пристально всматриваясь в написанное. Он извлек письмо заведующего отделом кадров завода о том, что Сверстников рекомендовал на завод Марию Андреевну, которая сидела в тюрьме и была в ссылке, на углу бумаги написал: «Тов. Коробову. Считаю необходимым рассмотреть это письмо на партбюро о возмутительной политической беспечности Сверстникова. М. Курочкин».
Курочкин через каждый час посылал секретаря узнать, не возвратился ли Сверстников, но он так и не пришел в редакцию. Курочкин уехал домой часов в одиннадцать вечера с мыслью: «Если что, Солнцев бы мне уже звякнул. Скорей всего Сверстникову предложили другую работу».
Солнцев пригласил Сверстникова на беседу — ему хотелось ближе познакомиться с ним, чтобы пользоваться не только отзывами Курочкина о нем. Курочкин говорил Солнцеву: «Сверстников подает надежды и со временем станет подходящим журналистом. Я обеспокоен личными качествами Сверстникова: Сверстников долгое время был на руководящей партийной работе и привык повелевать людьми, не терпит подчинения и везде выпячивает свое «я». В редакции он уже успел поскандалить со мной, с редактором сельхозотдела Гундобиным, взял под защиту критикана и склочника Васильева. По натуре Сверстников был и остался партийным работником провинциального толка. Надо, конечно, быть объективным — Сверстников энергичен, напорист…»
Солнцев по многолетнему опыту знал, что самое трудное — характеризовать людей. Сам он всегда опасался субъективной оценки, не раз говорил, что кадры партии — государственное достояние и к оценке их надо подходить с позиции не одного человека, а всей партии. Ни в коем случае нельзя допускать предвзятого отношения к людям.
По опыту прежних встреч Сверстников нравился Солнцеву, ему казалось, что он человек с открытой душой, правдивый, честный. Курочкин поколебал этот взгляд. Теперь Солнцеву даже легкий прищур одного глаза Сверстникова показался выражением хитрости.
С противоречивым чувством Солнцев встретил Сверстникова. Беседа началась чересчур официально. Сверстников, человек с чутким сердцем, сразу это подметил, и ему стало неприятно. «ЦК — святейшее место партии, — думал он. — Могут ошибаться везде, а здесь найдут правильное решение. Могут где-то неправильно отнестись к человеку, здесь будет восстановлена истина». Строгий порядок в здании, тишина в коридорах, как в научном учреждении, — все вызывает уважение и доверие. И вот это чувство беспрекословного авторитета как-то вдруг было задето несвойственным официальным тоном и тотчас замкнуло открытое сердце Сверстникова.
Солнцев тоже был недоволен началом разговора и упрекал себя в неумении вести его. «Совсем выпустил из вида, что дело имею с партийным работником, умудренным жизненным опытом, — ругал он себя. — И что значит какая-то фальшь в начале разговора! Она сразу бросилась в глаза Сверстникову. Поэтому он не идет навстречу, выжидает, когда я скажу ему самое главное, ради чего пригласил… Ощетинился, как еж».
— Вы курите? — Солнцев пододвинул Сверстникову коробку папирос «Казбек», хотя сам не курил и держал папиросы для посетителей.
— Нет, — односложно ответил Сверстников.
Солнцев вдруг расхохотался и перешел на «ты».
— Слушай, я забыл, что ты был секретарем обкома партии. Ты вошел, я смотрю на тебя и думаю: «Не огреет ли нас и этот поэт каким-нибудь фортелем?» От замечательных очерков вдруг повернешь куда-нибудь.
Солнцев и Сверстников взглянули в глаза друг другу, сверили искренность улыбок и заговорили.
Александр Иванович Тарасов (1900–1941) заявил себя как писатель в 30-е годы. Уроженец вологодской деревни, он до конца своих дней не порывал связей с земляками, и это дало ему обильный материал для его повестей и рассказов. В своих произведениях А. И. Тарасов отразил трудный и своеобразный период в жизни северной деревни — от кануна коллективизации до войны. В настоящем сборнике публикуются повести и рассказы «Будни», «Отец», «Крупный зверь», «Охотник Аверьян» и другие.
За книгу «Федина история» (издательство «Молодая гвардия», 1980 г., серия «Молодые голоса») Владимиру Карпову была присуждена третья премия Всесоюзного литературного конкурса имени М. Горького на лучшую первую книгу молодого автора. В новом сборнике челябинский прозаик продолжает тему нравственного становления личности, в особенности молодого человека, в сложнейшем переплетении социальных и психологических коллизий.
С одной стороны, нельзя спроектировать эту горно-обогатительную фабрику, не изучив свойств залегающих здесь руд. С другой стороны, построить ее надо как можно быстрее. Быть может, махнуть рукой на тщательные исследования? И почему бы не сменить руководителя лаборатории, который не согласен это сделать, на другого, более сговорчивого?
Всё началось с того, что Марфе, жене заведующего факторией в Боганире, внезапно и нестерпимо захотелось огурца. Нельзя перечить беременной женщине, но достать огурец в Заполярье не так-то просто...
В лесу встречаются два человека — местный лесник и скромно одетый охотник из города… Один из ранних рассказов Владимира Владко, опубликованный в 1929 году в харьковском журнале «Октябрьские всходы».
«В обед, с половины второго, у поселкового магазина собирается народ: старухи с кошелками, ребятишки с зажатыми в кулак деньгами, двое-трое помятых мужчин с неясными намерениями…».