Справедливость - [42]

Мои братья погибли в Великую Отечественную войну с немецким фашизмом. Они мне завещали защищать Родину…

И я буду защищать Родину. Критика недостатков в нашем строительстве — это тоже бой за мою Родину, за коммунизм.

Что вы сделали, господин Керзон? Вы мое, наше оружие обратили против нас… Я много думал над тем, как это вы смогли сделать. Я думал над тем, издадите ли вы очерки о деревне Сергея Сверстникова. Он ведь тоже критикует, остро, смело… Нет, не издадите, не издадите потому, что там критика на крыльях победы нового общественного строя… Я теперь хорошо знаю, что мне нужно делать: показывать, может быть, очень неприглядные стороны нашего строительства вместе с силами, которые устранят плохое, создадут хорошее.

Господин Керзон, вам, может быть, чуждо чувство патриотизма — барыши ведь в вашем обществе нередко дороже Родины.

Мне, Алексею Красикову, сыну Петра Красикова, поротого шомполами в Архангельске английскими солдатами, дорога моя отчизна, и я требую опубликовать мое письмо.

С почтением

поэт Алексей Красиков».

Сверстников возвратил письмо Солнцеву.

— Алексею Красикову надо помочь найти свое место в литературе.

— Это верно… Я вспомнил письмо Карла Маркса Иоганну Беккеру. Маркс подготовил первый том «Капитала» к печати и был очень рад. Маркс писал другу: «Это, бесспорно, самый страшный снаряд, который когда-либо был пущен в голову буржуа…» Вот что его радовало.

Солнцев и Сверстников задумались.

— Что делает Васильев? Мне звонил Фролов. Он целиком на стороне Васильева. Как ты оцениваешь Васильева? — спросил Солнцев.

— Партийный человек, подающий большие надежды журналист, талантлив.

— Один зам хвалит Васильева, другой зам дает ему самую плохую характеристику. Курочкин считает Васильева тупым как пень.

— Не скупился, значит, на оценку?! — вырвалось у Сверстникова.

— Как слышишь. А как относишься ты к Курочкину? — неожиданно спросил Солнцев Сверстникова.

— Я не могу дать ему сейчас характеристику, надо подумать…

— Что же, подумай. — Солнцев посмотрел на часы. — Время идти к секретарю ЦК. Потолковали мы с тобой, кажется, вдосталь, почти три часа.

Сверстников тоже взглянул на часы:

— Да, почти. А для чего ты меня вызывал?

Солнцев хитро подмигнул.

— Я вызывал? Просто у нас с тобой возникла необходимость поговорить.

От Солнцева Сверстников уехал на дачу. Там он сразу же ушел в лес.

Сергей Сверстников подумал, что дни бегут и бегут… Давно ли вот здесь май рассыпал синеву незабудок, а на этой лужайке звенели серебряные колокольчики, ландыши, а теперь уже цветут ромашки и лесные фиалки.

3

На другой день Курочкин зашел к Сверстникову.

— Обещают дождь, — сказал Сверстников.

Курочкин сел.

— Дождь — это хорошо… Что нового?

— Ничего.

— Я тебя вчера искал.

— Я был у Солнцева.

— Что он говорит?

— Так, обменялись мнениями.

— По каким вопросам?

— По самым разным, без программы.

Курочкин понял, что Сверстников о беседе с Солнцевым не имеет намерения рассказать.

— Ну что ж, давай закрутим машину и еще один номерок «Новой эры» выдадим свету. Пусть будет он лучше, чем вчерашний.

Курочкин ушел к себе и вызвал Коробова.

— Ты что вопрос о Сверстникове не ставишь?

— Какой вопрос? — спросил Коробов.

— Забыл? Письмо о Сверстникове из отдела кадров завода помнишь? То-то. Кому нужна волокита? Сверстников станет нервничать, гляди, и ошибку допустит. Поторапливайся.

Коробов пошел к Сверстникову, помявшись, спросил:

— Ты знаешь Марию Андреевну?

— Знаю.

— Ты ее рекомендовал на работу на завод?

— Да, рекомендовал. А что?

— Возможны неприятности.

Сверстников вспомнил, как он познакомился с Марией Андреевной. Он с Галей был тогда на даче Петра Телегина. Показывая на женщину, усердно мотыжившую землю в саду, Телегин сказал: «Пригласил ее помочь привести в порядок сад, а теперь жалко отпускать. Она нигде не работает, ей просто некуда идти. Оставил бы у себя, да есть домработница. А работник — золото». — «Пусть к нам идет, как, Галя, смотришь?» Галя сразу же согласилась.

Мария Андреевна стала помогать Гале, она стирала, убирала комнаты, ходила на рынок. Заметила, что одни туфли потускнели, сходила купила краски и покрасила, увидела — тапочки у Сергея разорвались по шву, починила. Гале она сообщала, что в ближайших магазинах продают то необыкновенные свитеры, то затейливые женские халаты. Иногда Галя и Сергей долго смеялись над ее поступками.

Мария Андреевна отправилась со срочным поручением, но вернулась только через три часа.

— Что случилось? — спросила ее Галя.

— Пожар смотрела. — И начала рассказывать подробности.

Как-то Мария Андреевна сообщила:

— Я в тюрьме сидела, поваром там была.

— За что?

— За спекуляцию, на семь лет была осуждена, за хорошую работу через два года выпустили. Потом там жила вольнонаемной. Хорошо жила.

Сверстников, явно рассерженный, спросил:

— Разве можно обкрадывать своих людей?

— Я ничего не украла, я продавала.

— А сколько на этом наживала?

— Хорошо зарабатывала, я все себе купила: в комнате был диван, радиоприемник, на себя я купила котиковую шубу — шесть тысяч рублей уплатила. Жила — как сыр в масле каталась…

— И докаталась. Что же не продолжаете свое дело?

— Я-то? Нет, я не буду больше. Деньги большие, текут сквозь пальцы. Нет уж, боже меня упаси, не хочу этой спекуляции.