Справедливость - [29]

Утром Сверстников поехал встретиться с человеком с проломанным черепом — Березкиным.

Сверстников застал Березкина за книгой «Тракторы». Березкин оказался парнем двадцати одного года, самым молодым бригадиром производственной бригады колхоза «Прогресс». Он подал Сверстникову левую руку с широкой ладонью, правая отнялась и пока, как он говорил, предназначалась для физкультуры. Врачи советовали ему делать необходимые упражнения, чтобы возвратить ей работоспособность.

— Теорией занимаюсь. Теперь каждый колхозник должен уметь водить трактор и ездить на автомашине. Раньше, при конной тяге, крестьянин сам пахал, сам сеял, сам жал и молотил. Так и теперь должно быть. Ремесло не коромысло — плеч не оттянет.

Сверстников, посмотрев на Березкина, сразу в него поверил. Упрямый взгляд, широкий энергичный подбородок обещали, что он-то будет водить и трактор и автомашину.

— Когда сам одолею эту премудрость, всех колхозников бригады засажу за книжку. Мы за зиму разочка два разберем да соберем трактор, гляди, и кумекать в деле станем. Лиха беда начало, чем больше науки, тем умнее руки. В прошлом году тракторист ногу вывихнул, так мы неделю трактором любовались, стоим около него и охаем — завести его даже не можем. Поля-то, вон они какие! — Березкин хотел было правой рукой показать, какие поля широкие, но она не поднялась. — Теперь дубинушка-матушка не очень-то выручает, ухнуть-то ухнешь, а дела и с наперсток не сделаешь.

Сверстников вглядывался в открытое лицо Березкина. На сердце забота — и на лице забота, на сердце тревога — и на лице тревога; такому человеку трудно скрыть свое настроение. Слово за словом, и Сверстников узнал, как случилось, что Березкин оказался в больнице.

— Вот за этим забором живет Поля. — Березкин посмотрел в окно на невысокий дощатый забор, покрытый от времени сизым пушком. — В детстве зимой, когда наметет сугробы, на салазках друг к другу ездили. Потом в один год пошли в школу, матери наши упросили посадить нас вместе за парту. Я всегда за нее заступался, она за меня. Если мальчишка посильней обижал меня, она его ноготками… До восьмого класса хоть и вместе были, а я как-то и не замечал ее, по привычке, что ли. В комнате цветок стоит и стоит, в порядке вещей. И вдруг зацвел, и ты на него смотришь, как на диковинку. Я как-то взглянул на Полю и увидел совсем другую — смуглую, большие черные глаза и толстую длинную косу, отливающую грачиным крылом. А она будто знала, о чем я думаю, глядит на меня и говорит: «Глаза-то, Витя, какие у тебя голубые и бездонные, даже смотреть боязно». Мы кончили школу, надо было решать, что делать дальше. Был я комсоргом и стал подбивать ребят всем классом в колхозе остаться. Так и сделали. Через год я стал бригадиром. Силантий не ахти как охоч в колхозе работать. У него во дворе теплица: рассадой и ранними овощами торгует. Стал он Полю посылать на рынок, а она на дыбы; запрещать стал на колхозные работы ходить, а она наперекор, еще азартней за колхозную работу бралась.

У Силантия хорошие семена овощных культур. Поля почти все их в колхоз снесла. Наступила пора рассаду готовить, Силантий хватился, а семян нет. Прибил он тогда Полю. Пошел я к нему и говорю: «Дядя Силантий, ты Полю не трогай, жаловаться никому не стану, а тронешь, сам с тобой поквитаюсь». Посмотрел он на мои руки и ничего не сказал. Видите, в кулак сожму, ого-ого!

Летом Пелагея во двор завезла телегу с зерном в мешках, — продолжал рассказывать Березкин. — Жена Силантия глянула на воз: «Это все нам?» Пелагея радостная такая. «А кому же, мама? Пять мешков я заработала. А вон там, наверху, недомерок отцовский». Силантий побагровел, как заорет на дочь: «Шлюха, что стоишь! Снимай мешки!» Полюшка распрямила плечи — и к отцу, лицо стало грозное. «Ты кому это сказал?! — и гневно смотрит на него. — Кому ты это сказал?»

Силантий все багровел, сжал руку в кулак, мать вскрикнула: «Убьет!» Не помню, как я перемахнул через забор, как схватил Силантия за руку, потом сцепились и давай друг друга дубасить. Силен оказался, чертяка. Такие мужики плечом угол избы подымают. Прибежали соседи и розняли нас.

Ни он, ни я картуз не ломим. Я стал нажимать, чтобы он со всеми наравне работал, а ему надо торговлишкой заниматься. Поджал я и других. Навалился на Максима Овсянкина. Ни сам, ни жена, ни дети в колхозе не работают, а землей пользуются. У него и огород и теплица. Поставил мотор и качает воду. Вот я и внес предложение лишить его всех прав колхозника.

С тех пор точно приворожил я этого Максима к себе, он еще на собрании с меня глаз не сводил. Вижу, что-то уж внимательно все время присматривает за мной. Повадился он к Силантию, а тот к нему, водку пьют, вместе на базар и с базара.

Как-то я возвращался из правления вечером. Пурга была. Вдруг по голове кто-то как ахнет! «Получай свое», — только я и слышал.

Ну, еще когда я без памяти был, началось следствие, все улики на дядю Силантия; видели, как он, хмурый, вышел вслед за мной. Он отнекиваться, а свидетели свое. Посадили, конечно. Поля в больницу ко мне чуть не каждый день приходила и отца осуждала.