Справедливость - [23]

Курочкин наклонился через стол, вполголоса сказал:

— Смотри, молчи. Это я тебе только говорю. Я написал в ЦК представление освободить Сверстникова от занимаемого поста.

Вяткина вскрикнула:

— Что ты делаешь!

Курочкин сел и застыл в кресле, потом с усмешкой спросил:

— Уже спелась?

Вяткина от Курочкина пришла в кабинет Сверстникова, робко прошла к креслу, несмело села.

— Можно я закурю? — Впервые за все время их знакомства она попросила у Сверстникова разрешения закурить.

— Что с вами поделаешь, курите.

— Почему вы против рецензии на очерки Алексея Красикова «И туда и сюда»?

— Я вам объяснил.

— Мне понравилась в очерках грубоватость тона и правда, может быть, преувеличенная, но правда, — проговорила Вяткина.

— Для кого и для чего эта преувеличенная правда, какая у нее цель?

— Поднимать гнев народа, — не задумываясь, сказала Вяткина.

— Гнев? — переспросил Сверстников.

— Да, гнев.

— Против кого?

— Не против кого, а против чего, против плохого. Помните «Гроздья гнева» Стейнбека, помните? Этот роман был издан миллионным тиражом, и правительство США было вынуждено предпринять меры в защиту интересов фермеров.

— Валерия Вячеславна, вы всерьез верите, что капитализм можно улучшить путем издания гневных романов?

— Разве не факт, что «Гроздья гнева» — талант одного человека — заставили правительство пойти на уступки фермерам?

— Вот именно на уступки, на временные. И не талант одного человека, а движение фермеров принудило их. Завтра это же правительство отберет «дарованные» блага.

Этого Вяткина не понимала. Сверстников разъяснял ей старательно, но она не понимала. Студенткой ее не волновали Смит и Рикардо, она с опаской посматривала на три тома «Капитала» Карла Маркса. Некоторые цитаты она знала назубок, но не понимала их смысла. Руководитель семинара, всматриваясь в ее лицо, думал: «Зачем ей политэкономия, выскочит замуж и научится считать деньги». Но она замуж не выскочила, заведует отделом газеты «Новая эра». Преподаватели были недогадливы и не подготовили ее к ноше, которую взвалили на ее спину обстоятельства. Преподаватели тянули ее, тянули изо всех сил и вытягивали. И после таких трудов удовлетворенно потирали руки. Как-никак чести института не посрамили, в зачетной книжке одним «неудом» меньше. Никто не задумывался, что беспечная тройка проходила мимо сложившегося мировоззрения девушки.

Вяткина силилась понять Сверстникова — и не могла, она верила в то, что «Гроздья гнева» улучшают и капитализм, и его правительство.

— Валерия Вячеславна, не злоупотребляете ли вы словом «правда»?

— Не понимаю.

— Тенденция, историческая тенденция — победа социалистического земледелия над капиталистическим. Скажу прямее — такая тенденция неотвратима. Это правда. Вы мне говорите: «Вот смотрите — плохой колхоз, плохой совхоз». Я задаю вопрос: «Ну и что же?» Вы мне отвечаете: «Это правда». Правда? Да, такой колхоз и совхоз есть, и не один, сотня, другая, третья. А правда все же не в этом, правда в том, что колхозы и совхозы превзойдут капиталистическое земледелие. В очерках Красикова, хочет он того или нет, господствует мысль — частный предприниматель сильнее коллективиста. Лушкин это заметил и написал: «властвует дух частного предпринимательства».

Сверстникову хотелось растолковать Вяткиной, чтобы все было ясно.

— Вы, — говорил он, — как будто не видите разницы в строе нашей страны и США? Вы не видите разницы литератур. Назначение нашей литературы — строительство. Да, да, строительство, как и у всего нашего народа. Литература «строит» здание идей человека, «строит» волю человека, «строит» его духовный мир. Наша литература вырабатывает энергию созидания, творчества, подвига, героизма. Она и разрушает все вредное, все мешающее нам, но, разрушая, она творит активные силы преобразования. Если книжка делает человека горбатым, если она отнимает у него волю к борьбе, делает его рабом порока, — этой книжке не место на прилавке. Когда на поле появляются сорные травы, их выпалывают. Я люблю книги, которые возбуждают гордость за человека.

— Раз в жизни есть уродливые явления, имеют право на существование и книжки о них, — уверенно заявила Вяткина.

— Книга в США, настоящая, хорошо бьет главного врага людей — капитализм. Хорошая книга у нас строит коммунизм даже тогда, когда бичует плохое.

— Книги пишут, когда найдут что-то.

— Все писатели и поэты ищут, а находят не все. Надо ответить обществу, для чего написал о плохом.

— Раз в жизни это есть — должно быть и в литературе, — с чисто женским упорством отстаивала она свою мысль. Она ничего не хотела принять из суждений Сверстникова.

— Если это в жизни есть — об этом надо написать. Обязательно написать, чтобы все поняли, что подлое, плохое умирает и непременно умрет! А светлое будет жить, пусть это светлое еще слабое, но будет жить! Писатель должен растить полезные людям плоды, а не чертополох.

— Вы говорите «правда», я говорю «правда». Разве правду можно спутать с ложью? — спросила Вяткина.

— Вы мне тлеющую головешку суете в глаза, ослепляете и кричите: «Правда». Что от этой правды толку, если я от нее слепну? Вы меня толкнули в лабиринт, и я там заплутался. Я слышу, как вы кричите: «Правда!» — а дороги к ней у меня нет. Люди недаром придумали для сказок живую воду. Колхоз — это живая вода, и вы не убедите меня в том, что это сточные воды. Правду в нашем обществе творит тот, кто вскрывает недостатки нашего строительства и показывает путь их устранения. Без окна к солнцу в доме будет вечно мрак.