Справедливость - [21]

— Это т-только письма, а не доказательства.

— Демагог!

Сверстников спросил Васильева:

— Ты хорошо разобрался в деле?

— Н-не сомневаюсь.

Васильев сказал эти слова искренне и убежденно.

— Пиши объяснение, — потребовал Курочкин. Возьми письма, почитай и пиши объяснение.

Через час Васильев положил на стол Курочкина лист бумаги: «В «Откровенности» написано все правильно».

— А где же объяснение? — воскликнул Курочкин.

— Т-тут.

— Мальчишество у тебя не прошло. Я еду слушать лекцию Солнцева, ты тем временем подумай.

«Несерьезный человек, такой запросто подведет — и клади голову на плаху» — с этими мыслями Курочкин поехал в Политехнический музей послушать лекцию Солнцева.

Солнцев хороший оратор, эрудированный, глубокий человек. Аудитория, как всегда, была внимательна к нему. Поаплодировав со всеми, Курочкин ждал Солнцева у выхода из музея. Когда тот появился в дверях, Курочкин сказал:

— Умеете вы подбираться к сердцам людей, так их тронуть, что они сливаются с вашим. Вы куда едете?

— Садитесь, довезу до редакции, — сказал Солнцев. Он не удивился похвале Курочкина — это ему многие говорят.

Солнцев сел рядом с шофером, Курочкин — на заднее сиденье. Он облокотился на переднюю спинку и вполголоса рассказывал всякие истории. Время от времени Солнцев и шофер смеялись. Курочкин тяжело вздохнул.

— Знаете, со статьей «Откровенность» получился прокол.

— Почему? — спросил Солнцев.

— Васильев подвел, натаскал всяких непроверенных фактов. Я не хотел печатать, да вот Сверстников настоял.

— Жаль, — сказал Солнцев. — Статья по духу очень верная, она защищает достоинство советского человека, воюет с наговором, наветом. После XX съезда партии справедливость, доверие — государственная политика. Такими вещами играть нельзя. Жаль, очень жаль. Как это мог Васильев повернуть оружие партии против наших людей, вывернуть все наизнанку?

— Такой человек ради карьеры все сделает, — сказал Курочкин.

— Как это он мог все выдумать? Возврата к методам культа личности не может быть.

— Долго я присматриваюсь к нему, вертится на языке слово «демагог», а выговорить его не могу.

— Странно, странно, — прощаясь, говорил Солнцев. «Как же поступить с Васильевым?» Курочкин то ходил по кабинету из одного угла в другой, то садился за стол, безотрывно смотрел в окно и стучал пальцами по столу. «Как же поступить? Возврата к методам культа личности нет».

— Пусть зайдет Васильев, — сказал Курочкин секретарше.

Васильев вяло шел к столу Курочкина.

— Я в-вас с-с-слушаю.

— Слушать буду я. Что надумали?

— В-в-все то же.

— Пеняйте на себя.

2

Письма, рассказывавшие, как Васильев оклеветал Гусева, стали поступать во многие учреждения. Васильева вызывали инспектора, инструкторы, замы и помы, задавали ему множество вопросов, внимательно выслушивали и вежливо просили написать объяснение на все пункты писем. Он пытался противиться, ссылался на свою статью «Откровенность», но ему объяснили, что она служит ему не оправданием, а криминалом.

Наступила пора, когда письма с его объяснениями стали стекаться в редакцию. Их аккуратно уложили в зеленую папку и доставили на стол Курочкину. Из комитета профсоюза позвонила рассерженная дама:

— Корреспондента Васильева надо предать за клевету суду, а вы все медлите.

Курочкин сказал ей:

— Нельзя с маху решать вопрос, время другое, надо чутко относиться к человеку. Мы рассмотрим дело Васильева, не беспокойтесь.

От резкого звонка правительственного телефона Курочкин вздрогнул.

— Слушаю. Здравствуйте, товарищ Солнцев.

— Получили телеграмму партбюро широковской больницы, — сказал Солнцев, — требуют реабилитировать Гусева, публично извиниться перед врачом.

Курочкин грустно сказал:

— Вот дело-то какое, прошляпили. Я ведь сомневался, месяц задерживал статью, а тут как нажал Сверстников…

Солнцев сердито прервал Курочкина:

— Нечего прятаться за чужие спины. Ты и Сверстниковым должен руководить, что он тебе — губернатор? В редакции, наверное, не в качестве мебели находишься. Кстати, автобиографию нам послал?

— Да, послал.

Курочкин ходил по кабинету взволнованный. «Как обругал… И власть дал». Нажал кнопку звонка, вбежала секретарша.

— Созовите редколлегию.

— Завтра?

Курочкин с недоумением посмотрел на нее.

— Сказал я: соберите редколлегию. Чего тут неясного? Сегодня, сейчас.

Члены редколлегии обратили внимание, что Курочкин необычайно оживлен.

— Только что звонил Солнцев. Все о Васильеве. Оклеветал хорошего врача, честного человека. Я вношу предложение уволить Васильева из редакции.

— Я против, — сказал Сверстников.

— «Я против»… Вроде бы редколлегия и есть Сверстников. Мы уже убедились, что стоит твое «за». Ты ведь был за «Откровенность», ну и что получилось? — Курочкин засмеялся.

— Я верю Васильеву.

— «Верю» — аргумент не из сильных. Вот где аргумент! — В руках Курочкина была папка с письмами.

Курочкин не любил, когда сотрудники газеты доставляли ему беспокойство своими выступлениями. «Ну, я недоглядел, а отвечаешь, как провинившийся. Это несправедливо». Курочкин вспомнил, что когда хвалили какие-либо материалы газеты, то лавры доставались и ему, как творцу хорошего. «Но за эти материалы медали и ордена не выдают, а за ошибку «тягают», того и гляди выговор влепят. А выговор вроде трудовой повинности, отрабатывать надо».