Справедливость - [21]
— Это т-только письма, а не доказательства.
— Демагог!
Сверстников спросил Васильева:
— Ты хорошо разобрался в деле?
— Н-не сомневаюсь.
Васильев сказал эти слова искренне и убежденно.
— Пиши объяснение, — потребовал Курочкин. Возьми письма, почитай и пиши объяснение.
Через час Васильев положил на стол Курочкина лист бумаги: «В «Откровенности» написано все правильно».
— А где же объяснение? — воскликнул Курочкин.
— Т-тут.
— Мальчишество у тебя не прошло. Я еду слушать лекцию Солнцева, ты тем временем подумай.
«Несерьезный человек, такой запросто подведет — и клади голову на плаху» — с этими мыслями Курочкин поехал в Политехнический музей послушать лекцию Солнцева.
Солнцев хороший оратор, эрудированный, глубокий человек. Аудитория, как всегда, была внимательна к нему. Поаплодировав со всеми, Курочкин ждал Солнцева у выхода из музея. Когда тот появился в дверях, Курочкин сказал:
— Умеете вы подбираться к сердцам людей, так их тронуть, что они сливаются с вашим. Вы куда едете?
— Садитесь, довезу до редакции, — сказал Солнцев. Он не удивился похвале Курочкина — это ему многие говорят.
Солнцев сел рядом с шофером, Курочкин — на заднее сиденье. Он облокотился на переднюю спинку и вполголоса рассказывал всякие истории. Время от времени Солнцев и шофер смеялись. Курочкин тяжело вздохнул.
— Знаете, со статьей «Откровенность» получился прокол.
— Почему? — спросил Солнцев.
— Васильев подвел, натаскал всяких непроверенных фактов. Я не хотел печатать, да вот Сверстников настоял.
— Жаль, — сказал Солнцев. — Статья по духу очень верная, она защищает достоинство советского человека, воюет с наговором, наветом. После XX съезда партии справедливость, доверие — государственная политика. Такими вещами играть нельзя. Жаль, очень жаль. Как это мог Васильев повернуть оружие партии против наших людей, вывернуть все наизнанку?
— Такой человек ради карьеры все сделает, — сказал Курочкин.
— Как это он мог все выдумать? Возврата к методам культа личности не может быть.
— Долго я присматриваюсь к нему, вертится на языке слово «демагог», а выговорить его не могу.
— Странно, странно, — прощаясь, говорил Солнцев. «Как же поступить с Васильевым?» Курочкин то ходил по кабинету из одного угла в другой, то садился за стол, безотрывно смотрел в окно и стучал пальцами по столу. «Как же поступить? Возврата к методам культа личности нет».
— Пусть зайдет Васильев, — сказал Курочкин секретарше.
Васильев вяло шел к столу Курочкина.
— Я в-вас с-с-слушаю.
— Слушать буду я. Что надумали?
— В-в-все то же.
— Пеняйте на себя.
Письма, рассказывавшие, как Васильев оклеветал Гусева, стали поступать во многие учреждения. Васильева вызывали инспектора, инструкторы, замы и помы, задавали ему множество вопросов, внимательно выслушивали и вежливо просили написать объяснение на все пункты писем. Он пытался противиться, ссылался на свою статью «Откровенность», но ему объяснили, что она служит ему не оправданием, а криминалом.
Наступила пора, когда письма с его объяснениями стали стекаться в редакцию. Их аккуратно уложили в зеленую папку и доставили на стол Курочкину. Из комитета профсоюза позвонила рассерженная дама:
— Корреспондента Васильева надо предать за клевету суду, а вы все медлите.
Курочкин сказал ей:
— Нельзя с маху решать вопрос, время другое, надо чутко относиться к человеку. Мы рассмотрим дело Васильева, не беспокойтесь.
От резкого звонка правительственного телефона Курочкин вздрогнул.
— Слушаю. Здравствуйте, товарищ Солнцев.
— Получили телеграмму партбюро широковской больницы, — сказал Солнцев, — требуют реабилитировать Гусева, публично извиниться перед врачом.
Курочкин грустно сказал:
— Вот дело-то какое, прошляпили. Я ведь сомневался, месяц задерживал статью, а тут как нажал Сверстников…
Солнцев сердито прервал Курочкина:
— Нечего прятаться за чужие спины. Ты и Сверстниковым должен руководить, что он тебе — губернатор? В редакции, наверное, не в качестве мебели находишься. Кстати, автобиографию нам послал?
— Да, послал.
Курочкин ходил по кабинету взволнованный. «Как обругал… И власть дал». Нажал кнопку звонка, вбежала секретарша.
— Созовите редколлегию.
— Завтра?
Курочкин с недоумением посмотрел на нее.
— Сказал я: соберите редколлегию. Чего тут неясного? Сегодня, сейчас.
Члены редколлегии обратили внимание, что Курочкин необычайно оживлен.
— Только что звонил Солнцев. Все о Васильеве. Оклеветал хорошего врача, честного человека. Я вношу предложение уволить Васильева из редакции.
— Я против, — сказал Сверстников.
— «Я против»… Вроде бы редколлегия и есть Сверстников. Мы уже убедились, что стоит твое «за». Ты ведь был за «Откровенность», ну и что получилось? — Курочкин засмеялся.
— Я верю Васильеву.
— «Верю» — аргумент не из сильных. Вот где аргумент! — В руках Курочкина была папка с письмами.
Курочкин не любил, когда сотрудники газеты доставляли ему беспокойство своими выступлениями. «Ну, я недоглядел, а отвечаешь, как провинившийся. Это несправедливо». Курочкин вспомнил, что когда хвалили какие-либо материалы газеты, то лавры доставались и ему, как творцу хорошего. «Но за эти материалы медали и ордена не выдают, а за ошибку «тягают», того и гляди выговор влепят. А выговор вроде трудовой повинности, отрабатывать надо».
Всё началось с того, что Марфе, жене заведующего факторией в Боганире, внезапно и нестерпимо захотелось огурца. Нельзя перечить беременной женщине, но достать огурец в Заполярье не так-то просто...
Два одиноких старика — профессор-историк и университетский сторож — пережили зиму 1941-го в обстреливаемой, прифронтовой Москве. Настала весна… чтобы жить дальше, им надо на 42-й километр Казанской железной дороги, на дачу — сажать картошку.
В деревушке близ пограничной станции старуха Юзефова приютила городскую молодую женщину, укрыла от немцев, выдала за свою сноху, ребенка — за внука. Но вот молодуха вернулась после двух недель в гестапо живая и неизувеченная, и у хозяйки возникло тяжелое подозрение…
В лесу встречаются два человека — местный лесник и скромно одетый охотник из города… Один из ранних рассказов Владимира Владко, опубликованный в 1929 году в харьковском журнале «Октябрьские всходы».
«Соленая Падь» — роман о том, как рождалась Советская власть в Сибири, об образовании партизанской республики в тылу Колчака в 1918–1919 гг. В этой эпопее раскрывается сущность народной власти. Высокая идея человечности, народного счастья, которое несет с собой революция, ярко выражена в столкновении партизанского главнокомандующего Мещерякова с Брусенковым. Мещеряков — это жажда жизни, правды на земле, жажда удачи. Брусенковщина — уродливое и трагическое явление, порождение векового зла. Оно основано на неверии в народные массы, на незнании их.«На Иртыше» — повесть, посвященная более поздним годам.
«В обед, с половины второго, у поселкового магазина собирается народ: старухи с кошелками, ребятишки с зажатыми в кулак деньгами, двое-трое помятых мужчин с неясными намерениями…».