Сполошный колокол - [74]

— Можно здесь, — сказал Донат.

— Хорошо.

Они кинулись друг на друга.

«Как странно, — думал Донат, — стоял дом, жила в доме Пани, пан Гулыга учил драться на саблях, теперь пусто».

Осенило! Вспомнил, как победил пана Гулыгу — заветным приемом Максима Яги. Вот он, Зюсс. Бьется, как на работе. Ни капли чувств в его повадках. Расчет и заученность приемов.

«Буду жив, Максимушка, помяну!» — сказал себе Донат и сделал все, чему учил его старый стрелец. Два шага — и за спиной Зюсса, и проткнул его насквозь. Зюсс вскрикнул и стал оседать.

— Я ранен, — прошептал он Донату. — Добей меня.

Донат в ярости переломил шпагу. Не судьба. Враг снова жив. Не добивать же беспомощного?

Донат перевязал немцу рану, дотащил до первого же дома и постучал. К нему вышла Евдокия.

— Что стряслось?

— Нельзя ли положить на время моего знакомого? Он ранен. Я за лекарем схожу.

— Чего спрашиваешь? Неси.

Донат нашел лекаря. Заплатил ему вперед и услал к Зюссу. Сам пошел в дом Гаврилы, поговорить с сестрами, Сестры после гибели матери и бегства Агриппины жили у Вари. Варя тоже была дома.

— Я ухожу из города, — сказал он им.

— Только не откладывай! — Варя умоляюще сложила руки.

— Только не навсегда! — взмолились младшие.

— Какая судьба ждет тебя, Варя, неизвестно. Где теперь дядюшка с тетушкой, неизвестно, — говорил младшим сестрам Донат, — а потому я хочу вам дать денег, чтоб нужды вы не знали, пока я буду в отлучке.

— Где же ты возьмешь деньги? — удивилась Варя.

— Там, куда мы их с тетушкой замуровали.

Донат ушел вечером, вернулся под утро, набитый серебром и драгоценностями. Сестры обеспечены теперь на всю жизнь.

Оставалось последнее дело.

По черной лестнице Донат поднялся на чердак, где жил Томила Слепой. Томила сидел у свечи и читал.

— Кто пришел? — спросил он, заслоняя глаза от света.

— Это пришел я, Донат.

— Вспомнил старика. Садись.

— Я пришел покаяться в грехе… Это я, Томила, предал Псков в тот день, когда погиб Максим Яга и моя матушка.

Томила пожевал губами.

— Что же ты молчишь? — крикнул Донат. — Слышишь, это я предал вас!

— А ты не рехнулся? — спросил Томила.

— Я в здравом уме! Это я предал вас, слышишь?

— Что же ты от меня хочешь?

«Что же я хочу от него? — спросил себя Донат. — Я ничего ни от кого не хочу. Тогда зачем я здесь? Зачем я говорю все это? Прощения, что ли, пришел просить?.. Ах да, я хочу уйти из города чистым, как чист первый снег».

Донат поднял глаза на Томилу. Томила читал. И Донат понял: от того, что было, ему уже не уйти. Пани была. Ордин-Нащокин был. Был Воин-Копье. Был поход на Остров. Все было. Донат положил руки на пояс. Пояс был тяжел от спрятанных богатств. Богатств Федора Емельянова, ограбившего город Псков ради того, чтобы он, Донат, мог не печалиться о хлебе насущном.

Донат усмехнулся, сбежал по лестнице с чердака и пошел к Власьевским воротам.

Деньги были сильны, как всегда, и скоро Донат шагал прочь от Пскова.

Он шел туда, где всегда стояли готовые к отплытию тучи походов, где всегда находилось дело сабле.

Он шел на Дон в казаки.

Эпилог

Думный дьяк Алмаз Иванов читал государю отписку Рафаила о приезде выборных во Псков и о принесении псковичами крестного целования. Отписка была подробная, длинная, но государь слушал ее, как Евангелие.

— «А которые, государь, боярина князь Ивана Никитича Хованского полку дворяне и дети боярские были в городе по тюрьмам и за приставы, — читал Алмаз Иванов с вдохновением, — и те, государь, все из тюрем и из-за приставов освобождены ж и отпущены в полк к боярину ко князю Ивану Никитичу Хованскому со товарищи.

И августа, государь, ко 24 число к твоему государеву крестному целованию приведено пскович всяких чинов людей с три тысячи человек, а достальных, государь, всяких чинов людей ко кресту приводим».

Алексей Михайлович не выдержал и вскочил с трона. Алмаз Иванов тотчас замер, ожидая приказания, но государь махнул на него двумя руками:

— Чти же ты! Чти!

Алмаз Иванов перескочил через строчки, но поправляться не стал:

— «Князь Иван Никитич Хованский со всеми твоими государевыми ратными людьми ото Пскова отошел, чтоб псковичам в том сомнения не было. А псковичи, государь, изо всяких чинов людей посылают к тебе, государю, с повинною челобитчиков».

— Кто отписку привез? — перебил Алексей Михайлович.

— «А с сею, государь, отпискою, — улыбнувшись, прочитал Алмаз Иванов, — послали к тебе, государю, сына боярского Панкратия Сухарева августа в 24 день…»

— Пять рублей ему! — воскликнул государь. — Пять рублей ему в награду за такую весть!

Гора спала с плеч. Полгода покоя не было. Теперь, когда в доме мир, можно ведь и о соседях подумать.

— Из Новгородские чети заплатите, — уточнил государь, где Панкрату Сухареву получить его заслуженную награду.

Алексей Михайлович сел на трон, посмотрел в окно, улыбнулся: небо пронзительно синее. Осень — чистый алмаз. Алексей Михайлович снова вскочил на ноги:

— На охоту еду!

Весь город Псков шел за двумя повозками. В первой сидели Прокофий Коза и Томила Слепой, во второй — Гаврила Демидов. На Прошке да Томилке — цепи, а на Гавриле вдвойне. Первую повозку охраняют два десятка казаков, а Гаврилу — вся полусотня.