Сполошный колокол - [47]

— Кто знает, не следят ли за нашими дверями. Давай веревку.

Когда он оседлал подоконник и в последний раз поцеловал Пани, чтобы через мгновение спуститься с небес на землю грешную, она ему сказала:

— А ты знаешь, Ордин-Нащокин велел сказать, что помнит тебя.

— Он в городе?

— Не знаю, где он, но весточка была.

— Ах, Пани, ну их всех!

И Донат беззаботно скрылся за окном.

Гаврила спал. Донату хотелось растолкать его, расспросить, был ли он дома, как там живется и старушкам, и сестричкам. Но Гаврила спал сладко, улыбался во сне. Такого счастливого сна Донат не посмел потревожить.

Брезжил рассвет.

Донат глядел на Гаврилу с любопытством, с удивлением, с восторгом, словно это был не псковский хлебник, а сказочный богатырь.

Он бы в том себе не признался, но ему хотелось быть таким, как Гаврила. Что ни слово — правда, что ни жест — сила. Добрая сила правды!

«А почему бы мне не быть таким?» — все-таки спросил себя Донат.

И ему сразу показалось, будто он равный Гавриле.

Да, он играл с поляками в поляка. Но не было выбора. Или с ними, или смерть. Смог бы Гаврила один выйти на семерых и победить?

Да, он заигрывал с Ординым-Нащокиным. Но через дела Ордина-Нащокина он собирался послужить государю, которому присягал на верность. Ведь во Пскове говорят, что государь — городу не противник, козни строят бояре. Значит…

Значит, если он, Донат, верой и правдой послужит Пскову, его простым людям, коих дядюшка Федор оставил без хлеба, то этим он послужит государю, справедливости и заодно смоет позор со своего имени. Запятнал хорошее имя купчина Емельянов!

— Как все просто! — сказал вслух Донат и будто камень с души сбросил.

Тут же в награду пожаловал к нему сон. Снились знамена, поле, боевой конь. Но Пани тоже приснилась.

Освобождение

Весь город пришел к тюрьме.

Гаврилу вынесли из кельи на руках и понесли к Всегородней избе. Здесь ему сказали:

— Велим тебе быть старостой, как прежде.

Гаврила поклонился народу. И когда он разогнул спину, все увидали: перед ними — власть.

— Приказываю взять под стражу смотрителя тюрьмы. Вчера я был в городе за малую взятку. А коли ему будут большие посулы? Он и лютого врага отпустит. Кого поставим вместо прежнего смотрителя?

— Прокофия Козу! — сказал Никита Сорокоум, и все согласились с ним.

— Это что же, я своего друга Доната буду стеречь? — возмутился пятидесятник.

— Коли виновен будет перед городом и народом, отца родного под замком держать будешь, — сурово сказал Гаврила. — А Доната велю отпустить. Это он, Донат, спас город от беды.

И рассказал Гаврила народу о том, как убил Донат заговорщиков, сохранив царскую казну. Вспомнил Гаврила и про Афросинью с Мироном. Привели их к Всегородней избе, усадили в розвальни и велели уезжать из города.

— Не хочу я с матушкой ехать! — вдруг воспротивился Мирон. — Она с батюшкой помыкает мною. Смилуйтесь, оставьте меня во Пскове. Любую службу готов нести.

Народ развеселился.

— А какую ты нам службу хочешь служить? — спросил его Гаврила.

— В пушкари бы мне! — простонал Мирон в тоске.

— Это почему же в пушкари тебе захотелось?

Мирон удивился вопросу:

— Пушки — они ж бахают!

Был народ в то утро добр. Афросинью отпустили, Мирона поверстали в пушкари. Доната из тюрьмы вывели и привели к воеводе Львову.

— Награди-ка ты, воевода, Доната за его великую службу царю нашему.

И воевода, услыхав рассказ про ночную схватку и про то, как спасена была царская казна, написал государю при всех челобитную, прося поверстать Доната из десятников в пятидесятники.

«Четыре рубля в год!» — усмехнулся про себя Донат.

Падение Новгорода

В тот счастливый день пришла во Псков черная весть — Новгород сдался князю Хованскому.

Вот уже два часа стоял у Власьевских ворот царский гонец Андрей Сонин, а с ним новгородцы.

Воротники посмотрели у них грамоты, но в город не пустили. Наоборот, затворили ворота и послали во Всегороднюю избу за старостами. Ударил сполошный колокол. Голос его был надрывен и яростен.

У Андрея Сонина затряслись щеки. И ничего он с собой поделать не мог. Щеки ни на какие уговоры не поддавались. «Ну, снимут голову и снимут! Что ж делать? Царскую службу сполнять нужно до конца», — шептал сам себе Сонин, готовый ко всему.

А щеки тряслись. Пришлось руками их попридержать.

Во Всегородней же избе в тот миг тоже было шатко: того и гляди, пол провалится. Задумались. Тяжко. И те, кто мятеж заводили, и те, кто мятежу противились.

— Всё! — сказал Михаил Русинов, поднимаясь в рост.

— Верно! — ответил ему Гаврила и тоже встал, огромный, зычный, спокойный. — Первый раз голос твой услыхал я, Михаил Русинов, сидя в этой избе. И сказал ты верно: всё! Мирная жизнь кончилась. Пора нам, не теряя времени, взяться за ум и укрепить город, пока не нагрянул князь Хованский.

— Старосты, дайте мне самые ветхие стены поправить, — сказал Ульян Фадеев. — Сделаю все быстро. Не подведу.

— Ждать помощи теперь неоткуда, — заговорил Томила Слепой, — остались псковичи в славном своем непокорстве одни-одинешеньки.

— Оно и лучше! — крикнул Прошка Коза. — А то жить было тошно: никак не поймешь, кто свой, кто чужой. А теперь до дела, слава Богу, дожили. Теперь — в поле! На конь! Саблю наголо!