Сполошный колокол - [46]

— Где моя матушка и мои сестры? — спросил Донат.

— Под крылышком моей суровой матушки. Это она засадила меня в тюрьму. Так что будь спокоен.

— Обещаешь ли ты мне, Гаврила, не тронуть одного человека? — спросил осторожно Донат.

— А не много ли ты с меня берешь обещаний? — нахмурился Гаврила.

Донат обиделся и замолчал. Замолчал и Гаврила, он же первый и не выдержал:

— Ну, говори, чего у тебя?

— У меня то, что я знаю все о том, что случилось ночью между Псковом и Снетной горой.

Гаврила вскочил с лежака:

— Что же ты молчал раньше?

— Я и теперь буду молчать, покуда ты не поклянешься мне оставить в покое одного человека.

— Клянусь!.. Впрочем, погоди… А если тот человек во всем виноват и если он опасен городу…

— Он не опасен.

— Клянусь!

— Поляков под стенами Пскова убил я.

— Ты?!

— Хочешь верь, хочешь не верь.

— Но ведь их было шестеро…

— Их было семеро, а нас двое.

— Чем ты можешь доказать, что поляков убил ты?

— Тем, что я знаю, чего они хотели.

— Чего же они хотели?

— Вы нашли у пана Гулыги лист бумаги?

— Лист со странными значками?

— Значит, ты видел его?

— Видел.

— Этот лист написал я.

И, чтобы старосте голову не морочить, Донат рассказал ему о пане Гулыге, о том, как была спасена царская казна.

А на следующий день Донат без умолку говорил о своей Пани, и Гаврила, слушая товарища, становился печальным, молчаливым.

Донат рассказывал, рассказывал, и вдруг его осенило:

— Надо сегодня же навестить Пани!

— Как? — удивился Гаврила; ему тоже не терпелось побывать в городе.

— Нет такого дома, из которого нельзя выйти! — засмеялся Донат.

— Как же у тебя это делается?

Легкое настроение испарилось. Донат подумал и жестко посмотрел Гавриле в лицо:

— Я сказал так, как в жизни бывает. Нет такого дома, из которого нельзя выйти!

— Был ловкач и остался ловкачом. — Гаврила от презрения даже глаза прикрыл.

Донат побледнел. Встал, подошел к двери, забарабанил. На шум явился смотритель тюрьмы. Донат через окошечко пошептался с ним. Смотритель отворил дверь, заговорщически подмигивая, поклонился старосте:

— Все устрою для вас как нельзя лучше! — И за дверь, а дверь на запор.

Гаврила и рта не успел открыть. Засмеялся Донат:

— Вот и денег не плачено, а как стемнеет, запоры нашей темницы сами собой отомкнутся, и мы можем гулять до зари. Только запомни — до зари. Не стоит подводить хороших людей.

— Хороших?! — Гаврила в ярости топнул ногой. — Это слова измены!

— Говори что хочешь! Впереди ночь свободы, и я счастлив. И ничто и никто теперь меня не сможет рассердить.

Донат бросился на свое каменное ложе, задрал ноги на стену. Спрыгнул на пол, встал на руки. Перекувырнулся. И Гаврила не выдержал, оттаял:

— На тебя, Донат, и вправду сердиться нельзя. Легкий ты человек.

В городе

Дверь дома была заперта. Стучаться? Всполошишь, пожалуй, соседей. И Донат забрался по срубу на второй этаж и, дотянувшись до окна, постучал.

Другая бы умерла со страху, но Пани привыкла к таинственному. Она отворила окно.

— Это я.

— Донат?

Другая бы рассердилась, но Пани знала: войти в дом через окно иногда удобнее, чем войти в него через дверь.

Пани совершенно оправилась от болезни. А когда она узнала, что Донат сидит в одной келье со старостой Гаврилой и что они дружны, она принесла в спальню теплую воду и вымыла Донату ноги. Она признала в нем своего повелителя.

Ах, этот мальчик! Мальчик, убивший пана Гулыгу и всех его людей. Мальчик, выкравший из тюрьмы свою мать, сестер и тетку. Мальчик, которого сторожат запоры и стрельцы и который проводит ночь в объятиях любимой!

— Ты здесь, а твой друг в темнице? — спросила она.

— Нет. Он тоже в городе. И, мне кажется, я знаю, где он.

Пани не любила задавать лишние вопросы, а Донат не всегда отвечал на молчаливое любопытство.

Гаврила Демидов, правитель восставшего Пскова, затаясь, подсматривал в окна собственного дома. Дом был полон женщин — сестер Доната, но видел Гаврила только одну — Варю. Он знал, как стыдно подглядывать, но ничего поделать с собою не мог.

Она ухаживала за всеми за столом. Она уложила всех спать. Потом в одиночестве молилась, освещенная золотистыми огнями лампад. И наконец, сидела у темного окна и глядела в ночь.

Что она хотела увидеть?

Кого она распахнутыми настежь огромными глазами хотела вызвать из тьмы?

Гаврила, одурев от счастья — ведь он любил! — ткнулся лицом в оконце и поцеловал его.

Варя вздрогнула.

Ей померещилось лицо в окне. Не испугалась. Прильнула к слюдяным чешуйкам и, загородив лицо от света ладонями, смотрела на улицу. Гаврила, прислонясь спиной к бревнам, стоял в простенке, боясь пошевелиться, боясь дышать.

Как ему хотелось взять эту девушку на руки! Снять с нее заботы о старых и малых, уложить в постель, укрыть, как маленькую, одеялом до подбородка. И потом взлететь над нею доброй птицей и, крыльями покачивая плавно, охранять ее покой и сон.

Пани разбудила Доната.

— Тебе пора, — она засмеялась, — в тюрьму.

Он тоже засмеялся, легко вскочил с постели, оделся. Пани принесла ему завтрак. Он поел, набил карманы сладостями. Поцеловал Пани. И вдруг замешкался, выбирая между дверью и окном.

Пани опять засмеялась:

— Ступай в дверь — на улице темно.

Донату тоже было весело.