Сполохи - [50]

— Интеллекта… вернее, соображения у тебя теперь хватает только на шашлыки, — проворчала Светланка напоследок.

Пляж был перегорожен во множестве мест — каждый санаторий отхватил для себя клок песка и клок моря — изгороди уходили в воду, и Алексей пошел асфальтированным тротуаром, а когда кончились пляж и асфальт — тропой, усеянной острыми камешками; ступал осторожно и близоруко щурился — очки пришлось тоже оставить у Светланки.

Бедняга, говорил он себе, Фрэнсис Макомбер несчастный, ну что тут переплывать? Разве что ради смеха крымских мальчишек?..

Переплывать, как оказалось, и в самом деле было нечего.

А этот кабановский прудик Алексей сразу перемахнул туда и обратно, именно перемахнул, потому что хорошая штука этот самый кроль, особенно если берега усеяны купальщиками. Не теми, добропорядочными, уже посидевшими возле газет-самобранок, ревниво следившими за незагорелой детворой — своими детьми, внуками, эти не в счет, не для них представление, а молодыми, ценящими скорость, знающими толк в упоительном владении собственным телом. Ну, не Марк Спитц, не Владимир Буре, но разрядишко в прошлом мог бы получить — и на том спасибо.

Впрочем, стих мелкого хвастовства редко находил на Красоткина. Он давно подозревал, а потом и узнал о многих своих генетических слабостях и понял, что с генами шутки плохи. Серной кислотой бы их, серной, но куда же плескать, лить-то на что?..

Тут вдруг конный разъезд перерезал наш путь,

Кони наши как вкопаны стали.

Кто-то выстрелил вдруг прямо девице в грудь,

И она, как цветочек, увяла, —

сипел на берегу граммофон. Глаза были мокрые, все расплывалось, и все же Алексей разглядел вопрошающую, брезгливую мину на лице поджарого седого гражданина, который стоял у кромки воды, в брюках и майке, вполоборота к мальчишкам с обшарпанной клепаной трубой и демонстративно, словно призывая весь пляжный люд к осуждению вместе с ним, качал головой.

Алексей прошел мимо него к своей одежде, заметив:

— Эх, молодежь нынче пошла! Не почитает седин, ведет себя дерзко, легкомысленно… Вот в наше время.

Но сказал так, чтоб его не услышали. И тем более этот гражданин в брюках и майке, не любивший, наверно, вспоминать собственную молодость и с натугой, оговорками прощающий ее сегодня другим.

Алексей не ручался за достоверность этих слов, нежданно всплывших в памяти, принадлежавших какому-то известному римлянину, а может, греку, что жил пару тысячелетий тому назад. Но за смысл, за смысл старческого брюзжания грека-римлянина он ручался.

Рядом с его одеждой сидела девушка в оранжевом купальнике, и, подойдя ближе, Алексей с удивлением узнал в ней Тамару Загоровскую, дочь хозяйки. Его книга — на книгу он обратил внимание позже — лежала не на месте. Листнула, наверно, увидела обилие мутных графиков и диаграмм, отложила в сторону.

— Что же вы ушли, не постучавшись ко мне? По утрам в выходные я обычно хожу купаться.

Алексей пожал плечами:

— Все выходные я ловил плотву на канале…

Он опустился на песок, не зная, как ему теперь быть. Уйти, сославшись на все нарастающий пляжный гам, или остаться. Не годилось ни то, ни другое. Может, здесь нету хороших ее знакомых, даже просто знакомых, и она отыскала его среди купающихся, отыскала его барахло и села поджидать: общительной девчонке непонятно времяпрепровождение в одиночестве, без компании, пусть самой завалящей. Уж лучше с кем-то скучать, чем одной… Но, с другой стороны, природа не наделила Красоткина самой заурядной непринужденностью в отношении со слабым полом, а тут, между прочим, пляж, это вам не трамвай, в котором место уступил — и будь здорова, моя остановка следующая!..

И хотя бы была дурна собою. Так нет, все при ней. Сидит, вытянув длинные ноги и немного откинувшись на руки, вполуприщур — солнце слепит — смотрит с улыбкою на него, фукает на падающую на лицо сухую прядь волос. И наверняка знает, что эта поза, эти полуприщур и фуканье, и вообще, что бы ни делала, все выигрышно, все идет ей.

Словом, самозваная царица и паж поневоле…

— Я видела, как вы плыли, — сказала Тамара. В ее голосе слышалось восхищение, поддельное, нет ли, но восхищение.

Красоткин с досадой кивнул. Ну, для себя плыл, бог ты мой, для себя, ради своего удовольствия. Разве невозможно человеку забыться, остаться наедине с благодатной стихией и неужели надо постоянно пялить на себя со стороны придирчивые глаза! Где же справедливость, братцы!.. Разве нельзя разговаривать с собою в лесу, кричать песни в пустой квартире, зная, что и соседей дома нет, если неизвестно откуда взявшемуся восторгу, хоть убей, деться некуда! Разве предосудительно шляться под дождем в офицерской накидке с капюшоном и резиновых сапогах — в полевом одеянии — не столько потому, что ты любишь дождь, сколько потому, что улицы безлюдны!.. Плакать в толпе или блаженно, глупо улыбаться!.. Да он был один, он и этот пруд, самокопанье, вернее, мысли о вероятных свидетелях пришли уже потом, когда выходил из воды, — кэсэмэ, как клялся Красоткин в детстве, классе эдак в четвертом, клялся бездумно, десятки раз на дню и по любому поводу, словно попка: «Клянусь смертью матери…» — ах, до чего же глупо!..