Спитамен - [5]

— Запомни, чужестранец, одному Ахура — Мазде мы послушны. А таким, как ты, место не здесь, а во владениях Анхра — Майнью!

— О Митра, помогший царю царей выиграть девятнадцать кровопролитных битв, чтобы создать великую державу, ты послушай, что говорит этот глупец! Накажи его, дабы чернь не разучилась почтительности!..

— Да стать тебе пищей драконов в темном царстве Анхра — Майнью! — сказал молодой степняк и так двинул перса кулаком, что тот рухнул наземь, точно куль, колпак покатился в одну сторону, а палка отлетела в другую.

Толпа стала быстро редеть.

Перс, держась за живот, медленно поднялся и принялся плаксивым голосом звать стражу.

Уже спешили сюда, расталкивая людей, оповещенные кем-то трое сарбазов — персов[14], которым вменялось следить за порядком на базаре. Кто-то шепнул степняку, чтобы он поскорее исчез. Но сарбазы, распихав окружающих, уже пробрались к смельчаку, и один из них уже протянул руку, чтобы его схватить, но вдруг охнул и повалился на землю, никто даже не понял, что произошло. А молодой кочевник шагнул навстречу двум другим сарбазам, изловчился, резко потянул обоих сразу на себя и саданул друг о друга, да так, что с них слетели шлемы, затем швырнул их на первого, который не успел еще подняться. И пока ошалевшие сарбазы возились, ругаясь и мешая друг другу встать, степняк подобрал свой кожаный конусообразный колпак, отряхнул, ударив о колено, нырнул в толпу и был таков.

Сарбазы наконец поднялись, помогли встать и холеному аристократу, который все еще стонал и пыхтел и еще успевал произнести скороговоркой на своем языке ругательства, отряхнули с его шелкового халата налипший сор, дали отпить воды. Тот отпихнул медную кружку, расплескав воду, и заорал, вращая глазами:

— Дармоеды! Вас троих только хватило на то, чтобы подать воды!.. Где этот ничтожнейший из ничтожных, оскорбивший меня? Немедленно изловите его и повесьте за ноги на городских воротах, пусть всякий, кто въезжает в них, видит и знает, что никому не позволено покушаться на честь благородного аристократа!.. — И вдруг, спохватясь, он зашарил глазами вдоль прилавков. — А где продавец птиц? Где этот мерзавец? Он первый выказал мне неуважение!..

Но поблизости не оказалось не только этого продавца, но и многих других птицеловов. Они заблаговременно покинули базарную площадь, опасаясь гнева сарбазов.

И тут донесся хрипловатый голос Дариёда, который нараспев принялся рассказывать о Сиявуше, аккомпанируя себе на старом таре:

Властелины и рабы, шахи и нищие,

Правящие и угнетаемые, честные и бесчестные!..

Кто-то из вас в этом мире преуспел,

А кто-то, голым родившись, ничего не приобрел…

И богатым, и нищим отпущен срок, всех уравняет могила.

Кто только не являлся в этот мир — и гении, и злодеи…

Все ушли из него, оставив дела незавершенными.

Никому не хватает жизни, ни добрым, ни злым.

Никому нет снисхожденья…

Старик пел, ударяя пальцами по струнам. Он стоял, высоко подняв седую голову и полуприкрыв глаза, а ветер то лохматил, то приглаживал его белую бороду. Люди внимали ему, затаив дыхание, а некоторые шевелили губами, повторяя про себя слова сказания, ибо многие знали его на память.

Вновь с конца улицы, теперь уже с другой стороны, донесся шум. Там поднялась какая-то суматоха. Дариёд, открыв глаза, увидел, как несколько верховых, наезжая на не успевших разбежаться людей, хлещут направо-налево плетками и орут, требуя поскорее освободить дорогу. Некоторые успевали юркнуть в калитки, на их счастье, оказавшиеся открытыми, а кто не успел, прижимались к стенам, прикрывая головы, моля Бога, чтобы их миновала плетка. Следом за конными важно вышагивал глашатай в красном чапане из зарбаба[15], прикладывая ко рту ладони рупором, он поворачивался то в одну, то в другую сторону и зычным голосом выкрикивал, чтобы прохожие немедленно куда-нибудь скрылись — забились бы в щели, вползли в норы — а кто этого не умеет, пусть повернется лицом к стене.

Обступившие Дариёда люди заволновались. Шум настолько усилился, что голоса сказителя не стало слышно, и он умолк.

— Что же это происходит, а, бобо[16]? — произнес кто-то рядом с Дариёдом, возле самого его уха; и он, обернувшись, удивился, узнав молодого джигита, степняка в высоком кожаном колпаке, защитившего продавца птиц, и все же, словно не веря глазам, спросил:

— Ты не тот ли самый смельчак, что затеял драку? Ну и ну!.. — покачал он головой, когда тот в ответ кивнул. — Ладно, делай, что велят, поскорее отвернись к стене и втяни голову в плечи, как черепаха!..

— Во имя чего весь этот сыр-бор, а, бобо? — спросил джигит, поневоле подчинившись старику и прижавшись, как и он, к глинобитной стене ладонями и грудью.

— Э-э, много хочешь знать, голубок!.. — усмехнулся в бороду старый сказитель и понизил голос до шепота: — Так и быть, скажу… За спиной у тебя проезжает дочь правителя Мараканды прекрасноликая Торана…

— Ну?.. — удивился джигит и хотел было обернуться, однако старик резко пригнул ему голову. — Не смей!.. Головы не жалко?..

Процокали кони, просвистели, рассекая воздух, бичи. Конная стража проследовала мимо. Но люди все еще стояли, замерев, не смея пошевельнуться, не решаясь даже согнать муху, ползающую по носу. Джигиту и досадно было и прямо-таки смех разбирал. Он глянул из-под руки — сначала в одну сторону, потом в другую.