Спитамен - [6]

Проследовал, надрывая голос, глашатай. А метрах в тридцати от него, заняв почти всю улицу, шествовал плавно и величаво, словно гордясь своей ношей, белый слон. На нем была златотканая попона с бахромой из кисточек, и чуть покачивался в такт шагам легкий, весь будто из деревянных кружев, паланкин. Четыре стороны его занавешены тонким белым шелком, сквозь который все прекрасно видно изнутри. Ошейник слона в мелких золотых колокольцах, они нежно позванивают. Джигит чуть не вывернул шею, не в силах оторвать от паланкина взгляда. Занавеска вдруг колыхнулась, промелькнула маленькая белая рука, и из-за белых складок появилось лицо знатной юной красавицы. Сердце молодого степняка точно провалилось куда-то. Она смотрела прямо на него. Их взгляды встретились. Она улыбнулась. Да, да, ему не показалось, она улыбнулась. И именно ему. И ей хотелось, чтобы он это увидел. Иначе зачем было ей отодвигать занавеску, и без того все прекрасно из-за нее видно? Она это сделала, чтобы он ее увидел!..

— Я ее увидел!.. Увидел!.. — сам не свой бормотал джигит.

— Ты с ума сошел! Гляди, как бы тебя не ослепили!.. Не забывай, тут полно соглядатаев, — незлобиво корил его старик Дариёд.

А белый слон, ступая мягко, уже прошествовал мимо; ему и впрямь было чем гордиться, он нес на себе самую знатную и самую красивую девушку Согдианы, потому и вышагивал так важно, помахивая время от времени куцым хвостом с вплетенными в него нитями жемчуга, чтобы отогнать от себя мух.

А вслед за белым слоном проследовали на белых лошадях не менее прекрасные рабыни принцессы. Платья на них из тонкого желтого шелка, сквозь который просвечивает розовое тело; коленки обтянуты красными шароварами; на ногах, вдетых в стремена, изящные серебристые туфельки; на шее и запястьях сверкают ожерелья.

Кавалькаду замыкали два пожилых чиновника дворца, ехавших на двугорбых верблюдах — бактрианах. У обоих широкие, как лопата, бороды, выкрашенные до красноты хной. Сидя меж горбов, они мерно раскачиваются, однако стараются держаться прямо, как и подобает людям, имеющим вес во дворце, и каждый держит в правой руке по красивой булаве, усыпанной драгоценными камнями, что является знаком высокого сана.

Вдруг в воздухе что-то свистнуло, джигит передернулся и скрипнул зубами. Ожгла и обвилась вокруг него сыромятная плеть и вновь взлетела вверх.

— Разве я не предупреждал тебя? — усмехнулся Дариёд. — А заметь они, что ты на Торану глазел, не плеть, а сабля была бы занесена над тобой.

Когда процессия удалилась, вновь улицу заполнили снующие туда-сюда люди.

— Наделав столько шуму, можно ли вести себя так опрометчиво?.. — урезонивал своего молодого спутника Дариёд — блаженный, когда они направились по улице, ведущей к храму; он хмурил кустистые седые брови, а глаза у самого смеялись. — Другой бы уже давно был за пределами Мараканды и бежал без оглядки…

— Как раз там, за воротами, должно быть, меня и ждут, — хитро прищурил миндалевидные глаза джигит.

— Не сносить тебе головы, если задержишься здесь.

— У меня есть талисман, который бережет от всяких бед, — сказал джигит и, протянув руку, потрогал серебряный кулон с изображением птицы с головой женщины, блеснувший под рваной рубахой на груди Дариёда. — А что это у вас, тоже талисман?

— Это изделие моего друга Каса. Искуснейший из всех ювелиров, каких я только знавал. Его отец очень давно бежал сюда из далекой Греции, женился на согдийке. И корни их, сплетясь, дали такой росток. Он почитаем в своей махалле не только как мастер, но и как Че — ло — век!.. — поднял вверх указательный палец Дариёд.

— Интересно, где он видел таких птиц с человечьими головами?..

— Он сам их не видел, но отец ему, когда был жив, рассказывал, что в той стороне, где их Эллада, много всяких чудес… Там есть остров, где живут девицы — птицы. И называются они сиренами. Волшебными песнями приманивают они к себе мореходов. И, повинуясь их зовущим взглядам, кормчие направляют суда прямо к острову, не замечая подводных рифов, о которые уже разбились тысячи кораблей. Ни одному отважному мореходу еще не удалось достигнуть этого волшебного острова…

— Красивая вещь… — согласился степняк, вновь заглядывая за ворот старца.

— Вижу, ты понимаешь в этом толк, — заметил тот, с интересом разглядывая его.

— Я художник… Человек, сотворивший эту вещь, поистине мастер.

— Ты, мой друг, прав. Руки у него и впрямь золотые. Но он не хуже работает и языком, — посмеиваясь, сказал старик. — Поверь, стоит ему заговорить — заслушаешься. Он столько всего знает, и главное, не отличишь, где быль, а где небылица. Порой просто диву даюсь, как все это в голове у него умещается.

— В Вихре все говорят то же самое о вас. О Касе я ничего не слышал.

— Если бы он захотел демонстрировать свое красноречие принародно, то стал бы достойным мне соперником. Но ему больше нравится занимать делом свои руки: наносит орнамент на щиты, ножны и рукояти мечей.

— И какой орнамент он предпочитает?

— Он вплетает в него изображения коней, львов, леопардов. А недавно получил заказ от знаменитого пахлавана из Пенджикента Спитамена. На его щите Кас изобразил голову любимого коня Спитамена…