Спитамен - [178]

— Великий царь, опомнись… Ты владеешь огромными пространствами, управляешь сотнями городов, вершишь судьбами тысяч людей, так неужто не справишься с собой? Что свершилось, то было предписано свыше. Каждое твое действие направляемо волей Богов… Виноват сам Клит. Во дворце все так считают. Возьми себя в руки и принимайся за дела. Их скопилось столько, что если царь позволит себе не вмешаться еще хотя бы день, то многие из них останутся незавершенными. Поднимайся, тебя ждут великие дела…

Александр открыл глаза, потом медленно сел и стал поправлять на себе мятую одежду. Лицо у него было опухшее, заросло рыжей щетиной, волосы свалялись и стали похожи на паклю.

За дверью послышался шорох и вздохи облегчения тех, кто собрался там и прислушивался к разговору.

— Вспомни, великий царь, во имя чего тобой одержано столько побед. Не для того ли, чтобы управлять миром?.. Пусть каждый смертный на себе ощутит власть и заботу сына Аммона!..

Александр внимал мудрому философу и еле заметными кивками поощрял его продолжать произносить слова, которые были ему приятны и действовали на сердце, словно бальзам.

Царь протянул было руку к кувшину, но Анаксарх опередил его и, схватив сосуд, решительно отставил его в сторону, говоря о том, что на торжествах, проводимых в день Диониса, жертвоприношения делались не одному ему, но и другим Богам. И не только царь тому виной, что Дионис, возмутясь, решил испортить им праздник. Если царь не возражает, то Анаксарх распорядится, чтобы сегодня же были принесены в жертву Дионису несколько жирных быков и баранов.

Александр молчал. Однако по разгладившимся на его лбу морщинам мудрый философ понял, что царь к его предложению отнесся с одобрением.

— Не прислать ли кого-нибудь, кто поможет царю привести себя в порядок и приберет в комнате? — спросил после некоторой паузы Анаксарх.

Александр кивнул:

— Роксану.

Анаксарх понимающе улыбнулся и поспешил из комнаты…

Так что же теперь, всякий раз отправляясь на пиры, он будет вспоминать тот горький случай и терзать свою душу? Вон все из головы!.. Дверь в пиршественный зал распахнута настежь, оттуда доносится шум. Стража расступилась, пропуская царя. Он, как и в тот памятный раз, вошел, облаченный в персидские одеяния, порывистый, глаза сверкают. Друзья, вскочив с мест, громко его приветствовали. И царь ответил высоко поднятой рукой.

Ему подали большой золотой кубок, наполненный до краев красным вином. Прежде чем сесть и позволить это сделать другим, он отпил глоток и передал кубок Лисимаху. Тот пригубил и протянул Кратеру. За Кратером стоял Кен. Каждый из них, сделав глоток, передавал кубок другому. Затем, уже хорошо знакомые с восточными традициями, все низко кланялись царю, выражая тем самым преданность и почтение. А некоторые, чтобы засвидетельствовать свою покорность (это были большей частью местные сановники), подходили и целовали ему руку, унизанную перстнями. Очередь дошла до Каллисфена из Олинфа, его Александр взял с собой для ведения дневника и подробного описания его похода. Александру уже было известно, что он — один из тех, кто особенно не приемлет политику царя, проводимую им на завоеванной территории, и недавно посмел нелестно отозваться о царском указе, предписывающем эллинам жениться на местных варварках, согдианках и бактрийках…

Каллисфен вино из кубка отпил, но кланяться наотрез отказался. Царь не стал его неволить, лишь усмехнулся, подумав: «Был ли он на том пиру?..»

Кто-то пошутил:

— Отныне ты многое потерял, о Каллисфен!

— Всего лишь один поцелуй! — в тон ему весело ответил Каллисфен.

Царь, подав знак, чтобы все садились, опустился в кресло, досадуя в душе, что в самом начале пира ему испортили настроение. Виночерпии бросились вновь наполнять кубки.

В разгар пира, когда уже смешались музыка и гул голосов, полуобнаженные танцовщицы танцевали уже на пределе, а кто-то отправился позвать гетер, к Александру подошел Кен и, наклонясь к уху, сказал:

— Двое варваров требуют допустить их к тебе.

— Что им надо? — нахмурил брови царь.

— Уверяют, что им известно, где находится Спитамен.

Глаза Александра загорелись.

— Вели привести их в комнату для гостей, — сказал он.

Кен, кивнув, удалился.

А через некоторое время зал оставил и царь. И все поняли, что произошло что-то чрезвычайное. Ибо просто так, когда самое интересное впереди, Александр пира не покинул бы.

Кто б ни пришел в этот мир…

Уже которую ночь Одатида не спала, ждала мужа. Днем — то себе места не находила, не покидало чувство, что из всех углов, где прячутся темные тени, на нее смотрит беда. А ночью и подавно — весь мир казался враждебным. Она прислушивалась к доносящимся снаружи шорохам, и ей чудилось, то не ветер прошелестел, а кто-то тихонько крадется, не свора собак пробежала мимо, а стая голодных волков, не птица прокричала, пролетая над хижиной, а злой дух кличет ей на голову несчастье. Спанты все нет и нет, минули все сроки, он же никак не возвращается. Уехал с семнадцатью оставшимися верными ему людьми навстречу Датафарну, прослышав, что тот, спеша к нему на помощь, угодил в засаду. В глухой массагетский аил кто-то принес весть: отряд Датафарна подстерегли полудикие даки, напали и разграбили. О Ахура — Мазда, убереги от этого, это было бы крахом. С самой осени Спитамен ожидал друга, стал молчалив, ходил мрачнее тучи. А когда услышал эту черную весть и вовсе сник, как никнет дерево, опаленное горячим ветром, как никнет орел, сломавший крыло и потерявший надежду хотя бы еще раз подняться в небо. Одатида никогда не видела его таким несчастным. И только теперь ей неожиданно подумалось, что он ведь тоже не каменный, обыкновенный человек, из плоти и крови, что его сердце способно испытывать боль, как и у других. Она подсела к нему и, погладив по руке, сказала: «Разве ты прежде не попадал в переплеты. И всегда находил выход. Не теряй мужества…» Он кивнул и благодарно улыбнулся. «Я с моими джигитами поеду ему навстречу!» — сказал и, вскочив, отправился к Саксону — ота, без согласования с которым в аиле не принималось ни одно сколько-нибудь важное решение. Вернулся от него Спанта не скоро, долгий состоялся разговор между ним и великомудрым Саксоном. И видно, не из приятных. Потому что Спанта вернулся еще более мрачным, чем ушел. Однако ни о чем расспрашивать его Одатида не стала. Решила, что не стоит на рану сыпать соль. А зря, теперь жалеет, что не выпытала, о чем был тот разговор. Сейчас ей так хотелось знать об этом…