Спитамен - [180]

— Чтобы ценой их жизни умилостивить Двурогого дьявола?.. О Создатель, известно ли тебе обо всем этом?.. — воскликнула Одатида, воздев руки кверху, а потом закрыла лицо ладонями и сникла, ее плечи, накрытые вязаной шалью, дрожали.

Антик стоял, переминаясь с ноги на ногу, смущенный и растерянный: он впервые видел госпожу плачущей.

Наконец, взяв себя в руки и успокоясь, Одатида сделала жест рукой и спокойным голосом сказала:

— Ступай, Антик. Мне надо хорошенько подумать, прежде чем на что-то решиться…

— Только учтите, госпожа, у нас очень мало времени, — сказал Антик, отступая к двери.

И как только он повернулся, чтобы выйти, Одатиде вдруг сделалось страшно. Ей было страшно оставаться одной.

— Антик! — позвала она, а когда он вернулся, спросила: — Скажи, Антик… почему ты до сих пор служишь моему мужу, тогда как многие из тех, кого он считал близкими друзьями, давно его покинули?..

— Моя госпожа, я служу не ему, а вам, — сказал Антик, глядя ей прямо в глаза, и она впервые отметила, что взгляд у него околдовывающий, способный растворить волю женщины.

— Мне?.. — с удивлением спросила Одатида, коснувшись рукой груди. — Нанимала тебя не я… Спитамен ведь давно не платит тебе ничего. Ты давно мог уйти от нас…

Антик, не сводя с нее глаз, отрицательно покачал головой:

— Не мог.

— Почему? — вырвалось у нее.

Лицо Антика покрыла мертвенная бледность, ресницы его задрожали, и он, делая над собой усилие, медленно произнес:

— Я люблю вас… Как раб может любить свою госпожу… а пес своего хозяина…

У Одатиды словно арканом перехватило горло, и она не смогла бы произнести ни слова, если бы даже захотела. Она не знала, как поступить и что сказать. Разгневаться и прогнать его?.. Но зачем притворяться, если она не испытывает к нему ни капельки гнева? Скорее наоборот, у нее было ощущение, будто в ненастье проглянуло сквозь облака солнце и коснулось ее светлым теплым лучом.

— Ступай, — глухо произнесла Одатида, опустив глаза.

Оставшись одна, она какое-то время сидела, раздумывая над тем, о чем поведал ей Антик. И решила проверить, все ли, что он сказал, — правда?.. Быстро поднялась и вышла на улицу. Ярко светило солнце. Земля после стаявшего снега еще не совсем просохла, прохладный ветерок приносил аромат цветущих в эту пору полевых цветов. В ослепительно синем небе пел не переставая невидимый жаворонок. Где-то жалобно блеяли ягнята, и им отвечали хриплоголосые мамаши. Опять весна, жить бы да радоваться…

Возле одной из юрт, вокруг которой была вытоптана трава, мальчишки играли в альчики. Одатида подозвала одного из них, попросила разыскать сыновей, сказать им, что мать зовет. Мальчишка помчался стремглав к возвышающемуся за аилом зеленому бугру, из-за него доносились голоса ребятни.

— Сойми — и–иш!.. Барки — и–иш!.. Рамти — и–иш!.. — раздались поочередно имена ее детей.

А сама тем временем вернулась в хижину и переоделась в одежду, предназначенную для верховой езды.

Дети один за другим влетели в дом.

— Ты звала нас? — спросил Рамтиш, запыхавшись.

— В степи сейчас такие цветы, такой чудесный воздух… грех сидеть в аиле! Седлайте-ка коней, прокатимся с ветерком! — весело сказала Одатида.

О, когда дело касалось верховой езды, то не было надобности их упрашивать. Они с восторженными криками бросились наперегонки к конюшне. И когда Одатида вышла, ее уже поджидали оседланные кони.

Все четверо почти одновременно вскочили в седла, и кони с места взяли галопом. Не менее, чем людей, манил их простор, и хотелось унестись сломя голову на самый край земли, чтобы увидеть и узнать, что скрыто там, за голубоватой дымкой. Из-за юрт с лаем выкатились собаки, до этой минуты беспечно дремавшие на солнышке, и не отставали от них до самой окраины аила, норовя схватить коней за ноги.

Степь была залита ласковым солнцем. Кони мчались, как по мягкому зелёному ковру, из-под копыт летели ошметки земли. Навстречу им подул порывистый ветер. Впереди весь горизонт был затянут темно — синей мглой. Там клубились тучи, временами оттуда доносились глухие раскаты грома. В лицо Одатиде хлестнули две-три крупные капли дождя. Дети, подзадоривая друг дружку криками, унеслись вперед. Она обернулась — аила, расположившегося в широкой лощине, уже не было видно. Ее грудь постепенно заполняла радость, вытесняя из нее тревогу. И чем дальше они уносились в степь, тем больший восторг овладевал ею. Из глаз ее текли слезы, скорее всего от ветра, потому что не плакать ей хотелось, а смеяться, петь. «Неправду сказал Антик!.. Неправду — у!.. Она свободна, как птица, вольна делать, что хочет…»

Далеко-далеко справа, на пологом холме, похожем на черепаху, она заметила всадника, но не придала этому значения. Лишь подумала: «Чабан какой-нибудь пасет отару…» Некоторое время спустя она увидела всадника слева. «Да мало ли кто там!..»

Но вон и впереди на холме уже несколько всадников. Нет, похоже, это не случайно… Они здесь неспроста… Подумала так, и сердце ее упало. Натянув изо всей силы поводья, она окликнула сыновей, сделала им знак, чтобы они подъехали к ней. И тотчас увидела скачущих по направлению к ней с двух сторон всадников. По пять-шесть человек в каждой группе. «Выходит, не обманул Антик… Правду сказал… Лучше б слова твои оказались ложью…» Сыновья обступили мать и вынули кинжалы, настороженно глядя на приближающихся всадников. У Одатиды глаза были зоркие, она издалека узнала каждого из скачущих. Это были мужчины из их аила, с которыми она встречалась по нескольку раз на дню, и всякий раз они почтительно приветствовали ее. Да и сейчас, когда они остановились рядом, с трудом сдерживая разгоряченных коней, она не заметила на их лицах ни капли враждебности.