Спитамен - [176]

— Недостойно в завоеванной стране в присутствии варваров насмехаться над македонянами, которые, если и биты, все одно — выше греческих шутов!..

Александр резко поставил кубок, расплескав вино. Он и трезвый не позволял себе перечить, а тут, подогретый выпитым, вспыхнул, как сухая трава от искры.

— Сядь!.. — громовым голосом приказал он, думая, как побольнее уязвить распоясавшегося друга. — Высокой памяти достоин не тот, кто бит!.. В благословенной Элладе ставят памятники героям, а не трусам! А если кто пытается из трусов сделать героев, значит, у него самого отваги не более, чем у них!..

Клит зло усмехнулся, испепеляя царя горящим взглядом. «Что ты сказал?.. В присутствии стольких людей ты позволил себе назвать меня трусом?.. Да я даже перед тобой никогда не гнул спину, как эти льстецы, без которых ты жить не можешь…» — подумал он и, высоко подняв руку, громко, так, чтобы всем было слышно, спросил:

— Не этой ли рукой труса была перехвачена на лету твоя смерть, когда ты уже повернулся спиной к персидским мечам?.. Только крови отдавших за тебя жизнь македонян и рубцам на теле тех, кто еще жив, обязан ты всем, чего достиг. Ты же, Александр, отрекся не только от них, но и от отца своего Филиппа и набиваешься в сыновья Аммону!..

Кровь прихлынула к вискам Александра, в глазах все поплыло.

— Негодяй!.. — выкрикнул он, вцепившись в подлокотники кресла. — Уж не считаешь ли ты, что без конца будешь вести безнаказанно подобные речи и призывать македонян к неповиновению?..

Несколько пожилых седых военачальников, верой и правдой служивших еще отцу царя, Филиппу, предчувствуя недоброе, поспешно поднялись с мест и подошли к Клиту, стали уговаривать его уйти или, по крайней мере, прекратить подобные речи, но тот грубо отпихнул их и вновь с презрением бросил в лицо царю:

— Ты и без того платишь нам черной неблагодарностью за наши старания! И мертвым позавидуешь, когда видишь, как по твоему приказу македонян секут согдийскими плетьми и как нам приходится унижаться перед варварами — придворными, чтобы получить доступ к тебе!

Александр усмехнулся, поняв, о чем толкует Клит. Однажды (это было месяц или полтора назад) они отправились на охоту к Политимету. И когда пробирались через заросли, вдруг, откуда ни возьмись, выскочил с хрюканьем огромный матерый вепрь и устремился прямо на Александра. Молодой телохранитель Гермолай, испугавшись за жизнь царя, бросился вперед и вонзил копье под левую лопатку зверя.

Разъяренный Александр приказал прилюдно стянуть с Гермолая штаны и всыпать ему плетей, чтобы впредь был умнее и не смел вырывать из рук царя охотничью удачу…

Военачальники обступили Клита и пытались силой вывести его, понимая, что теперь только так можно погасить ссору. Поднялся шум, зазвенела, опрокидываясь, посуда. А Александр обратился к сникшим растерянным певцам:

— Не обращайте внимания, если кто под влиянием Бахуса выказывает собственную невоспитанность, да не станут от этого ваши песни менее веселыми!..

Клит, вырываясь, успел крикнуть:

— Если свобода поведения и смелость иметь собственное мнение стали для тебя признаком дурного тона, то впредь приглашай к своему столу лишь тех, кто с готовностью лобызает полы твоей персидской одежды!..

И царь, не в силах более сдерживать себя, запустил в Клита огрызком. Рука его машинально шарила по столу. Однако нож, который только что тут лежал, кто-то предусмотрительно убрал. А приближенные окружили его так плотно, что Клита ему уже не было видно. Вдруг его обожгла мысль: «Где нож?.. Не собираются ли они и со мной обойтись, как Бесс с Дарием?..»

— Тревога! Труби тревогу!.. — крикнул он через головы гиппархов, фрурархов и военачальников трубачу.

Тот, растерявшись, медлил. Однако вряд ли кто лучше Александра осознавал, как дороги иногда даже секунды. Охваченный страхом, он растолкал приближенных и бросился к трубачу; схватив его за грудки, с силой ударил о стену, труба вылетела у того из рук. Разъяренный Александр, сжав кулаки, стал искать взглядом Клита. Но того в зале уже не было. Его успели вывести во двор, надеясь, что свежий прохладный воздух приведет его в чувство. Птолемей, один из немногих, кто не позволял себе на пирах выпить лишнего, уговорил его прогуляться за пределы цитадели.

На площади напротив ворот воины жгли костры и, судя по валяющимся неподалеку пустым глиняным кувшинам, тоже не теряли времени даром. Клит вступил с ними в беседу. У него переменилось настроение, он по-свойски хлопал воинов по плечам, шутил, смеялся. И Птолемей незаметно покинул его. Желая поразвлечь молодых парней, он стал декламировать стихи, жестикулируя, подражая актерам. Язык у него заплетался. На память ему пришли стихи великого Еврипида, и он начал читать их. Неожиданно умолк, задумался, затем тихо повторил какие-то строки и, шлепнув себя по лбу, круто повернулся и зашагал к распахнутым настежь воротам цитадели. Стража даже не сделала попытки остановить его…

В зале снова царило веселье, стоял шум-гам, играла музыка, появления Клита никто не заметил.

Царь стоял с кубком в руках и, кажется, собирался произнести тост, но, увидев перед собой Клита, поперхнулся. А Клит, жестикулируя указательным пальцем, вызывающим тоном прочел стихи из «Андромахи», как нельзя лучше, по его мнению, подходящие к случаю.