Спитамен - [142]

Вздохнув, он заставил себя улыбнуться:

— Хорошими лошадьми Бог нашу землю не обидел. Все трое выберете жеребят, каких облюбуете, и подружитесь с ними. Бывает, что человек коню изменяет, но конь — никогда…

Одатида делала вид, что ест, а сама украдкой наблюдала, как ее любимый Спанта беседует с сыновьями, и душа ее была полна радости. А ведь было, что она не раз со страхом думала: Спанта позабыл их, нарочно отвез в эту даль, глухомань, чтобы им не найти было обратную дорогу. Ей было известно немало таких случаев… Но как только Спанта почувствовал, что им что-то грозит, он увез их в ту же ночь с собой. И она поняла, что любит он своих детей безмерно… Еще бы, ведь в их жилах течет его кровь, и они — частица его самого. И радости, и печали, и утешения, и тревоги — все в них, в детях. Когда Спанта подолгу отсутствовал, она дни напролет проводила с ними, вместе с детьми заново открывала для себя мир и часто задумывалась, а станут ли они опорой для нее в старости? Что и говорить, сил они отнимали немало. Чего стоили одни только ее переживания, связанные с бесконечными перекочевываниями с места на место независимо от времени года, жары иль ненастья, когда казалось, что опасность подстерегает ее детей на каждом шагу, за каждым холмом, за каждым поворотом дороги. С тех пор, как на их землю пришла война, сердце ее не знает покоя, она живет в постоянном страхе за детей и за мужа и с ужасом думает, что ждет ее детей в будущем. Не приведи Бог, случится что-нибудь с ее детьми, она в тот же день наложит на себя руки. В отсутствии мужа она чувствует себя беззащитной, глаз не смыкает по ночам, и всякий шорох за стенкой шатра заставляет ее вздрагивать: не наймит ли крадется?..

А когда после очередного сражения с юнонами поредевший отряд возвращается в аил, Одатида спешит вместе с другими женщинами встречать его за барханы и жадно вглядывается в приближающихся всадников, ища среди них мужа, увидев его, старается сдержать рвущийся из груди радостный возглас, молча берется за стремя и, прижимаясь лицом к пыльному голенищу, идет рядом с конем до аила, слыша, как за спиной то одна из женщин начинает рыдать, то другая. Плачут те, кто не дождался мужей…

Потом, наедине, так много хочется высказать, однако они сидят и молчат, потому что из соседнего шатра доносится женский и детский плач. Там остались без покровителя и кормильца, и заботу о них должен взять на себя Спитамен. Вид у него усталый, измученный. Таким его никто не видит, кроме жены. И она забывает о женских своих обидах и делает все, чтоб угодить ему, снять усталость. Не забудет зайти в соседний шатер, где поселилось горе…

Черный раб в набедренной повязке принес на глиняном блюде вареное мясо, приправленное ароматными травами. Когда Спитамен обглодал последнюю кость и бросил ее на блюдо, были поданы фрукты в плетеной вазе и в маленьком кувшинчике густой мусаллас.

После завершения трапезы сыновья попрощались с родителями и покинули шатер.

Спитамен протянул к Одатиде руку. Она легко поднялась и пересела ему на колени. Ее головной платок соскользнул на пол. Он обнажил ей плечо и стал покрывать поцелуями. Они не замечали присутствия раба, который, передвигаясь словно тень, собирал посуду, затем как попало завернул все в дастархан, пролив в спешке вино, и, ступая на цыпочках, вышел из шатра…

— Ты очень бледна, — сказал он, вглядываясь в лицо жены, и провел рукой по ее лбу. — Устаешь?..

— Я очень люблю тебя, Спанта, — прошептала она, не сводя с него горящих глаз. — И боюсь потерять тебя…

— Потерять?.. — его жесткий рот скривила усмешка. — Откуда такие мысли?

— Ты охотник и хорошо знаешь: если и день, и другой устраивают облаву на зверя, то каким бы он хитрым ни был, в конце концов попадает в западню…

— Да, это так, но я действительно охотник, и неплохой, а не зверь, — тихо проговорил Спитамен, касаясь губами ее мягких шелковистых волос.

— И все же: они обкладывают тебя со всех сторон, как зверя, и ты мечешься… Я боюсь за тебя и за наших детей…

Спанта жарко дышал ей в ухо, ни о чем плохом не хотел думать. Он протянул руку к свисающему с потолка светильнику и, сжав пальцами фитилек, погасил его. Запахло горелым маслом. Он притянул жену к себе, однако ощутил сопротивление ее упругого тела, она уперлась руками ему в грудь.

— Спанта, — прошептала. — Зачем тебе эта война? И так уже пролито море крови… Если Искандар — сын Бога, то вряд ли кто его одолеет. Смирись, Спанта…

Он расслабил объятья.

— Сын Бога?.. Кто тебе это сказал?

— Все так говорят. Не сердись…

— Ты попрекаешь меня кровью, будто я вторгся в чужую страну с мечом в руках!..

— Не горячись, Спанта… Если Бог послал своего сына на нашу землю, значит, так ему было угодно… Простой смертный не может выйти победителем в споре с Богом. Вспомни, что постигло тех, кто не захотел признать власть Искандара. Мне даже страшно об этом подумать. Разве ты не видишь, что в волосах моих появилась седина, а на лице морщины? Если не меня, пожалей хотя бы детей…

— Я не хочу, чтобы дети мои были рабами!..

— И в своей опасной игре ставишь на кон их жизни!.. — резко сказала Одатида и заплакала.