Спитамен - [125]

Гонец, стоя на коленях, не спускал глаз с лица царя, страшась, что все это добром для него не кончится.

Но неожиданно оно разгладилось, синие глаза сверкнули, и Александр громко рассмеялся. Однако смех его был таков, что мурашки поползли по спине тех, кто стоял поблизости. Тыча в гонца пальцем, он проговорил устрашающим голосом:

— Признавайся, ничтожный, что ты солгал, если не хочешь, чтобы тебе отрезали язык!

— Великий царь, я не… — начал было гонец.

— Признайся! — грозно крикнул царь, и глаза его от гнева потемнели.

— Признаюсь… — выдохнул гонец и бухнулся лбом об землю.

— То-то же, — удовлетворенно сказал царь. — И не смей более нигде болтать об этом! — он обвел взглядом Лисимаха и стоящих за ним чуть поодаль военачальников. — Все слышали? Он солгал! На первый раз я его пощажу. А если он нечто подобное произнесет еще раз, то не сносить ему головы. Это касается всех!.. Моя армия непобедима! И ей не может нанести какого-либо ущерба никто!.. Так было, так будет!..

И, круто повернувшись, Александр удалился во внутренние покои.

Письмо из Эсхат — Александрии [89]

Павшие на поле боя македоняне были преданы соотечественниками земле. А раненых, положив на арбы, устланные соломой, повезли в Газо и Кир — Эсхат. Александр приказал говорить любопытствующим, что в горах случился обвал и везут — де тех, кого удалось спасти. Однако и самый искушенный мог легко определить, что эти воины раны свои получили от меча или топора, копья или стрелы. У кого рука была отрублена, у кого нога, у кого плечо насквозь проколото, у кого живот; один лежал на раскачивающейся на ухабах арбе, сжав зубы и молча устремив взгляд в небо, другой стонал и метался, всхлипывал и в полубреду звал мать, третий, вконец измученный невыносимой болью и желтый, как воск, еле слышно просил его прикончить.

— Потерпите, братцы, потерпите… — оборачивался к ним время от времени кучер. — Вот поправитесь, и великий царь наградит вас. Он обещал внести вас в список первых почетных жителей Эсхат — Александрии…

Когда проезжали через селения, к дороге сбегались жители.

— Кого везете?! — спрашивали, стараясь заглянуть в арбы.

— В горах случился обвал, везем пострадавших, — отвечали кучера и охаживали усталых тощих лошадей кнутом.

— Почетных граждан Эсхат — Александрии везем!..

Эсхат — Александрию, в трех днях пути на северо-запад от Мараканды, начали строить месяца два назад на высоком обрывистом берегу Яксарта[90], между городами Газо и Кир — Эсхат. По ту сторону реки простирались бескрайние просторы степняков-кочевников. И возведенный на границе город должен был прикрывать от их набегов Мараканду.

Город строился быстро. Сюда со всей Согдианы согнали лучших мастеров. Тысячи людей из окрестных селений рыли землю, таскали камни, пилили, тесали бревна. По замыслу царя, в этом месте должен был возникнуть не просто город, а такой, который мог бы поразить своей красотой и величием воображение варваров. Пусть увидят, что сын Зевса умеет не только крушить, уничтожать, но и созидать. Часто наведываясь сюда из Мараканды, царь лично руководил строительством. Он сам наметил улицы, расчертил их на бумаге, не забыл отвести место для площадей, где будут построены храм и дворец. Город предполагалось обнести высокой, длиной в двенадцать тысяч метров, стеной с могучими башнями, чертежи которых царь выполнил собственноручно. Мастерам — невольникам было обещано: если они проявят свой талант в полную силу, то будут выкуплены и станут свободными гражданами Эсхат — Александрии. К строительным работам привлекались и бывшие воины, которые из-за увечий не могли теперь участвовать в сражениях, но играючи орудовали рубанком, пилой.

С рассвета и дотемна продолжалась работа.

На берегу бугрились землянки, пестрели шатры.

В лесу, которым были покрыты склоны близлежащих гор, не смолкали звуки топоров, там рубили вековые платаны и сосны, обрабатывали, а затем тащили, впрягая по нескольку лошадей, или волов, или верблюдов.

Строители все, как на подбор, рослые, сильные, неутомимые. Среди них македоняне, греки, согдийцы, персы и бактрийцы. Звучала смешанная речь, понятная каждому. Проводя каналы, возводя мосты, дома, люди забывали, что еще недавно они были врагами.

— Эй, Клеомен!.. — окликнул приятеля фракиец Ферик, пританцовывая по колено в глине, перемешанной с саманом, уминая ее пятками. — Не косо ли ты поставил окно?.. В этом доме тебе самому жить! Женит нас царь на согдийках и будем с тобой по соседству стариться. Наверно, здесь и помрем. Вряд ли доведется увидеть родину…

— Чего каркаешь?.. — метнул на него исподлобья взгляд Клеомен. — Да я лучше век проживу бобылем, чем женюсь на согдийке! — и дернул шеей, которая так и осталась у него кривой, задетая стрелой согдийца.

— Почему это?.. — лицо у Ферика вытянулось, и он перестал приплясывать. — Они очень красивые. И говорят, страстные, как тарантулихи, которые в экстазе самца поедают!..

— Вот и съест тебя одна из таких, — проговорил Клеомен, осматривая только что вставленное окно и наклоняя голову то вправо, то влево. — Вон наш царь на согдийке женился, а что из этого вышло? Все обычаи их перенял, одеваться стал по-ихнему…