Список заветных желаний - [2]

– Честное слово, я чувствую себя вполне прилично, – повторяла она. – В свое время менструации доставляли мне куда больше неприятностей.

Однако ночью приступы тошноты налетали на нее, как штормовой шквал. Она проглотила одну таблетку и вскоре попросила другую. Я лежала рядом с ней, прижимала ее к себе и гладила по волосам в точности так, как она много раз гладила меня. Наконец лекарство подействовало, и она уснула. А я, охваченная отчаянием, лежала с закрытыми глазами и молила Бога исцелить мою мамочку.

Но Он остался глух к моим мольбам.

Я аккуратно ссыпаю таблетки в пластиковую бутылочку и, не закручивая крышку, ставлю ее на столик, у самого изголовья, так, чтобы мама без труда могла дотянуться… Господи, она ведь умерла!.. Эти таблетки ей больше не нужны.

Надо выпить шампанского.

– За тебя, мама! – шепчу я дрожащим голосом и несколько раз отпиваю прямо из горлышка. – Я гордилась тем, что я твоя дочь. Ты ведь знала это, правда?

Через несколько секунд комната начинает кружиться у меня перед глазами, но боль, к счастью, немного отступает. Я ставлю шампанское на пол и снова забираюсь на кровать с ногами. От прохладных простыней исходит запах лаванды. Конечно, валяться здесь, спрятавшись от толпы малознакомых людей, собравшихся внизу, – это чистейшее свинство с моей стороны. Но мне необходимы несколько минут тишины и покоя, оправдываю я себя, накрываясь одеялом с головой. После я вернусь в столовую. Через пару минут…

Из ступора меня выводит громкий стук в дверь. Я сажусь на кровати, но не сразу мне удается вспомнить, где я. Черт, дом же полон чужих людей! Вскакиваю и бросаюсь к дверям, по дороге спотыкаясь о бутылку шампанского.

– Этого еще не хватало!

– Бретт, как ты себя чувствуешь? – раздается голос моей невестки Кэтрин.

И не успеваю я ответить, как она входит в комнату. Удивленно смотрит на мокрый ковер и поднимает бутылку.

– Господи боже! Ты разлила бутылку «Кло дю Мениль» урожая девяносто пятого года.

– А перед этим я как следует к ней приложилась! – Я опускаюсь на корточки и тру мокрый персидский ковер подолом своего платья.

– Бретт, ну ты даешь! Эта бутылка стоит долларов семьсот, не меньше!

– Угу. – Я поднимаюсь на ноги и бросаю взгляд на часы, но цифры расплываются у меня перед глазами. – Сколько сейчас времени, не знаешь?

Кэтрин приглаживает свое черное льняное платье:

– Почти два. Стол уже накрыт.

Она заправляет мне за ухо выбившуюся прядь волос. Ростом я выше Кэтрин на добрых пять дюймов, но рядом с ней по-прежнему чувствую себя малым ребенком, который извозился до безобразия. Кажется, она вот-вот послюнявит палец и пригладит вихор у меня на лбу.

– Ты выглядишь неряшливо, – замечает она, поправляя мое жемчужное ожерелье. – Твоя мама первая бы сказала, что, несмотря на свое горе, ты не должна опускаться.

Вот и нет. Мама сказала бы, что я выгляжу прекрасно. Несмотря на разводы потекшей от слез туши. Она сочла бы, что мои красные, опухшие глаза полны таинственной печали, как глаза влюбленного поэта, а мои темные волосы пребывают в художественном беспорядке и ничуть не напоминают воронье гнездо.

Почувствовав, что слезы вновь подступают к глазам, я поспешно отворачиваюсь. Теперь, когда мамы больше нет, кто будет вселять в меня уверенность в себе? Я наклоняюсь, чтобы поднять пустую бутылку, но пол предательски качается и идет волнами. Ожидая, пока шторм не уляжется, я цепляюсь за спинку кровати, как за спасательный круг.

Кэтрин, прижимая к губам палец с безупречным маникюром, пристально смотрит на меня:

– Послушай, милая, может, тебе лучше остаться здесь? Я принесу тебе перекусить.

Ну уж нет! Это поминки по моей матери. И я обязана на них присутствовать. Но комната продолжает тошнотворно кружиться. К тому же мои туфли куда-то запропастились. Отчаявшись их найти, я бреду к дверям босиком, потом все же решаю продолжить поиски.

– Давайте вылезайте, чертовы башмаки! Что за дурацкая манера прятаться! – Я опускаюсь на корточки и заглядываю под кровать.

Кэтрин хватает меня за руку повыше локтя и заставляет встать:

– Бретт, прекрати! Ты пьяна в стельку. Сейчас я уложу тебя в постель, тебе надо проспаться.

– Не надо! – Я стряхиваю ее руку. – Я должна спуститься к гостям!

– Но ты не можешь! Твоя мама не одобрила бы…

– А-а, вот вы где!

Я хватаю свои новые черные лодочки и принимаюсь запихивать в них ноги. Похоже, за последний час ступни у меня ухитрились вырасти размера на два.

Кое-как засунув ноги в туфли, я выхожу в коридор. Меня швыряет от стены к стене, как шар в бильярде, и, чтобы сохранить равновесие, я широко раскидываю руки. Кэтрин идет за мной по пятам и без конца твердит сквозь зубы:

– Бретт! Прошу тебя, прекрати! Вернись в спальню!

Какая она все-таки дура, если думает, что я могу пропустить поминальный обед! Я обязана сделать это ради мамы. Моей милой, моей ненаглядной мамы…

Я дохожу до лестницы, так и не сумев толком втиснуть свои распухшие ноги в эти игрушечные башмачки, годные только для куклы Барби. Где-то на полпути вниз у меня подворачивается нога.

– О-о-о!

Люди, собравшиеся в столовой, все, кто пришел отдать последнюю дань маме, как по команде, поворачиваются в мою сторону. Женщины в ужасе прижимают ладони к губам, мужчины пытаются броситься мне на помощь.