Список заветных желаний - [3]

Бесформенной кучей я приземляюсь на пол. Черное платье задралось, обнажив бедра, одна из злополучных туфель слетает с ноги.

Меня будит звон посуды. В уголке рта скопилась слюна; я вытираю ее и сажусь на диване. В моей пульсирующей от боли голове стоит туман. Поморгав, я оглядываюсь по сторонам. Я в мамином доме. Отлично! У нее наверняка найдется для меня аспирин. В гостиной царит полумрак, в столовой какие-то люди собирают тарелки и стаканы в коричневые пластиковые мешки. Что здесь происходит? Внезапно я вспоминаю все, и это действует на меня, как удар бейсбольной битой по голове. Ком подкатывает к горлу, и, чтобы удержать его внутри, я зажимаю рот рукой. Печаль возвращается с прежней силой, тоска впивается мне в сердце бесчисленными острыми иголками.

Мне говорили, что долгая битва с раком мучительнее, чем короткая. Для того, кто ушел, это, возможно, правда. Но не для того, кто остался жить. Страшный диагноз, болезнь, смерть мамы – все это произошло так стремительно, что до сих пор кажется ночным кошмаром, от которого я вот-вот очнусь с возгласом облегчения. Просыпаясь, я не помню о своей утрате, и мне приходится переживать случившееся снова и снова, точь-в-точь как Биллу Мюррею в «Дне сурка». Как я буду жить, лишившись единственного человека, который любил меня такой, какая я есть? Настанет ли время, когда я смогу вспоминать о маме без кома в горле?

Я потираю ноющие виски. Перед глазами мелькают какие-то разрозненные кадры, воспроизводя мое недавнее падение с лестницы. Меня охватывает мучительное желание умереть.

– Привет, соня!

В комнату входит моя вторая невестка, Шелли, с трехмесячной Эммой на руках.

– Господи боже! – стенаю я и обхватываю голову руками. – Надо же быть такой идиоткой!

– Да ладно тебе! Подумаешь, выпила лишнего! Как твоя лодыжка?

Я приподнимаю с ноги пакет со льдом и кручу ступней:

– Вроде нормально. Нога заживет раньше, чем я перестану себя казнить. Как я могла так отвратительно вести себя на поминках по маме? – Я швыряю пакет со льдом на пол и поднимаюсь с дивана. – Шелл, можешь оценить по десятибалльной шкале, насколько я была невменяема?

Она гладит меня по руке:

– Я сказала всем, что ты слишком устала. И все поверили. Поверить было нетрудно, стоит только на тебя посмотреть. Ты выглядишь как человек, который не спал по крайней мере неделю. – Шелли бросает взгляд на часы. – Послушай, нам с Джеем пора уезжать. Уже больше семи.

Выхожу в холл и вижу, как Джей засовывает трехлетнего Тревора в ярко-желтый комбинезон, в котором тот похож на крошечного пожарного. Мои глаза встречаются с ярко-голубыми глазами малыша, и он радостно вопит:

– Тетя Блет!

Это звучит так мило, что в глубине души я надеюсь: мой племянник никогда не научится выговаривать «р». Я подхожу к нему и ерошу его волосы:

– Как поживает мой мальчик?

Джей застегивает молнию на комбинезоне Тревора и выпрямляется:

– Проснулась наконец!

Если бы не «гусиные лапки», которые возникают у него вокруг глаз, когда он улыбается, мой тридцатишестилетний брат выглядел бы на десять лет моложе. Он обнимает меня за плечи:

– Хорошо поспала?

– Прости за то, что я устроила, – бормочу я, стирая с лица разводы туши.

– Не переживай. – Джей касается губами моего лба. – Мы все понимаем, что тебе сейчас тяжелее всех.

Он хочет сказать, что из трех маминых детей я одна до сих пор не имею своей семьи. Мама была самым близким мне человеком. Мой брат мне сочувствует.

– Нам всем сейчас тяжело, – говорю я, отстраняясь.

– Но ты ее дочь, – доносится до меня голос Джоада, старшего из двух моих братьев.

В руках он держит кадку с каким-то огромным растением, за которым его тощей фигуры почти не видно. В отличие от Джея, зачесывающего редеющие волосы назад, Джоад бреет голову наголо, что в сочетании с очками в квадратной оправе придает ему несколько претенциозный вид.

– Ты была с ней рядом все это время. Не представляю, как бы мы Джеем обошлись без тебя, особенно в эти последние недели.

Да, это правда. Когда весной маме поставили диагноз «рак яичников», я решила, что мы будем бороться с болезнью вместе. Я выхаживала ее после операции и после каждого сеанса химиотерапии, настаивала на консультациях лучших специалистов. А когда все специалисты пришли к выводу, что надежды практически нет и мама решила прекратить мучительное лечение, я была рядом.

– Мы с тобой. – Джей сжимает мою руку, его голубые глаза блестят от слез. – Ты это знаешь, правда?

Я киваю и достаю из кармана пачку бумажных салфеток.

Грустное молчание, воцарившееся в холле, нарушает Шелли. В руках у нее автомобильное креслице, в котором лежит Эмма.

– Милый, ты не мог бы забрать денежное дерево, которое Элизабет подарили мои родители? – обращается она к Джею. – Вам ведь оно не нужно, ребята? – поворачивается она к нам с Джоадом.

Джоад кивает на ботанического гиганта, которого держит в объятиях, на тот случай, если Шелли ухитрилась его не заметить:

– Я уже взял свое.

– Берите что хотите, – говорю я.

Странно все-таки, что их могут заботить какие-то дурацкие растения, когда мама умерла.

Мои братья и их жены выходят из маминого дома в туманный сентябрьский вечер, а я стою в дверях и смотрю им вслед, в точности как делала мама. Последней выходит Кэтрин, на ходу засовывая шарф от «Эрмес» в карман замшевой куртки.