Список ненависти - [35]

Мама только собралась мне ответить, как распахнулась дверь. В палату вошел мужчина в клетчатой рубашке и брюках цвета хаки, с наброшенным на плечи белым халатом.

– Миссис Лефтман, – весело сказал он, – я доктор Дентли. Мы разговаривали с вами по телефону.

Я смотрела на него с набитым беконом ртом.

– А ты, должно быть, Валери, – заботливым тоном продолжил он и протянул мне руку для пожатия.

Проглотив бекон, я пожала его ладонь.

– Доктор Дентли, – еще раз представился он и сел рядом. – Штатный психиатр больницы «Гарвин Дженерал». Как твоя нога?

Я взглянула на маму, но она смотрела в пол, усиленно делая вид, что ее тут нет.

– Нормально, – ответила я, потянувшись за другим кусочком бекона.

– Это хорошо, хорошо.

С его губ не сходила улыбка. Нервная улыбка. Словно он чего-то побаивался, но не лично меня. Может, самой жизни? Будто она может в любую секунду прыгнуть и вцепиться в него.

– Назови свой уровень боли в настоящий момент.

Он достал папку-планшет с моей историей болезни. В конце ее, конечно же, имелись данные по моему обезболиванию и динамике боли. Я по сотне раз за день отвечала на этот вопрос с того времени, как попала в больницу. «У тебя болит на десять баллов? На семь? А может, сегодня на четыре целых триста семьдесят пять сотых?».

– Два балла, – ответила я. – И что? Меня теперь выпишут?

Доктор Дентли тихо засмеялся и подтолкнул указательным пальцем съехавшие с переносицы очки.

– Валери, мы хотим, чтобы ты излечилась, – сказал он терпеливым тоном детсадовского воспитателя. – Как физически, так и душевно. Потому я и здесь. Я проведу оценку твоего психического состояния, после чего мы решим, как тебе помочь обрести душевное равновесие. Тебе хочется сегодня себе навредить?

– Что? – Я посмотрела поверх его плеча на маму. – Мам?

Она продолжала таращиться в пол.

– Я спросил, хочется ли тебе сегодня навредить себе или кому-то другому?

– Хочется ли мне покончить с собой?

Дентли кивнул. Казалось, дурацкая улыбка прилипла к его губам.

– Или порезать себя. Или причинить себе боль иным способом.

– Что? Нет. С чего мне хотеть покончить с собой?

Он чуть отклонился в сторону и положил ногу на ногу.

– Валери, я пообщался с твоими родителями, полицейскими и докторами. Мы много говорили о суицидальных мыслях, которые, судя по всему, мучили тебя долгое время. И учитывая произошедшее, мы все тревожимся, что эти мысли будут мучить тебя с удвоенное силой.

Ник всегда был одержим смертью. Меня это не напрягало. Кто-то помешан на видеоиграх, кто-то зациклен на спорте. Есть парни, у которых заскок на военщину. Нику нравилась смерть. Ник говорил о смерти с того самого дня, как, раскинувшись на своей постели, рассказывал мне о Гамлете и сожалел, что тот не убил Клавдия сразу.

Но это были просто истории. Он собирал истории о смерти. Он пересказывал книги и фильмы, полные значимых и трагических сцен смерти. Говорил о смертельных случаях, показанных в новостях или криминальных сводках. Это был его закидон. И постепенно я начала говорить на его языке. Стала тоже рассказывать истории. Так вышло само собой. Я даже не заметила, как начала это делать. Все сказанное я воспринимала как художественный вымысел. Шекспир писал о смерти. Эдгар По писал о смерти. Стивен, блин, Кинг писал о смерти. И в этом не было ничего плохого.

Я не заметила, когда разговоров на тему смерти стало слишком много. Не заметила, как они стали более личными. Не осознала, что истории Ника перешли в рассказы о суициде. Об убийстве. И мои тоже. Я думала, мы по-прежнему импровизируем.

Я была протрясена, прочитав нашу с Ником имейл переписку, оставленную мне детективом Панзеллой. Как я могла этого не видеть? Как могла не заметить, что из наших писем складывается история, которая бы любого насторожила и обеспокоила? Как не обратила внимание на то, что Ник перешел от абстрактных размышлений к вполне конкретным? Как не понимала, что мои ответы – ничего не несущие за собой – кого угодно убедили бы, что я одержима смертью?

Не знаю, как это ускользало от меня. Мне очень жаль, что я не замечала очевидного, но теперь этого не изменить.

– Вы говорите о моих электронных письмах? Это было не всерьез. Болтовня в стиле Ромео и Джульетты. Во всяком случае с моей стороны.

Будто не слыша меня, доктор Дентли продолжал:

– И мы все считаем, что при таком положении дел самое лучшее, что мы можем сделать, – уберечь тебя и назначить программу стационарного лечения, которая поможет тебе бороться с твоими суицидальными наклонностями. Групповую, индивидуальную и лекарственную терапию.

Я схватила костыли и поднялась.

– Нет. Мам, ты же знаешь, мне этого не нужно. Скажи ему, что мне этого не нужно.

– Это для твоего же блага, Вал, – ответила мама, наконец оторвав взгляд от пола. Ее пальцы судорожно сжимали ручку чемодана. – Лечение не займет много времени. Всего пару недель.

– Валери, – встрял доктор Дентли. – Валери, мы поможем тебе и дадим то, в чем ты нуждаешься.

– Хватит повторять мое имя! Я нуждаюсь в доме. И могу бороться там с любыми наклонностями.

Доктор Дентли встал и, наклонившись, нажал кнопку вызова медперсонала. Вошедшая медсестра подхватила чемодан и выжидающе остановилась у двери. Мама тоже встала и посторонилась, чтобы не мешать мне пройти.