Список Мадонны - [135]
Это был один из тех прекрасных дней ранней зимы, столь типичных для Сиднея в июне. Солнце высушило утренний туман, оставив только убаюкивающее тепло, заставлявшее любого радоваться тому, что он существует на белом свете. Мартин подвинул свой стул ближе к выходу так, что теперь он наполовину стоял на солнце, а наполовину — внутри, в том месте, которое служило входом в караульную будку. На дороге перед ним было пусто. Даже суетливая птаха, которая обычно беспрестанно чирикала, составляя ему компанию, умолкла. Неожиданно ему захотелось спать, веки отяжелели так, что ему трудно было держать глаза открытыми. Пачка листов с рисунками соскользнула с колен и рассыпалась по земляному полу, он сполз по стулу, позволив солнцу убаюкать его до сна.
Не испытав еще палящего солнца сиднейского лета, Мартин наивно полагал, что климат в этом месте, возможно, самый лучший на земле. Теперь, когда все для него складывалось намного благоприятнее, он начал позволять себе некоторые удовольствия. В неволе! Это озадачивало его и вызывало чувство вины в тишине ночи, поскольку, по правде, он едва мог поверить в свою удачу. Теперь, когда их жизнь стала намного легче, патриоты играли, пели песни и рассказывали истории на сон грядущий. После трудового дня, — а если честно признаться, их трудовые будни были не слишком обременительны, — каждый был волен заниматься тем, чем ему хотелось. Как говаривал Лепайльер: «Мы сами себе хозяева». Солдаты, первоначально охранявшие их, были отправлены, и теперь остались только сам Бэддли и двое живущих здесь же полицейских — Уильям Лэйн и Сэм Горман, да и те большую часть времени гонялись за бушрейнджерами. После работы патриоты фактически наблюдали сами за собой, руководимые старостами бараков, находившимися в подчинении Луи Бурдона, который, даже если он ставил себя слишком высоко и воспринимал свое положение слишком серьезно, был куда предпочтительней любого англичанина.
Все в Лонгботтоме гудело как в улье, патриоты занимались всем, чем умели. Одни делали каноэ, другие мастерили шкатулки. Жозеф Паре изобретал верши для ловли рыбы. Недостроенный колодец был почти закончен, а жилище коменданта Бэддли стало более просторным и приятным. Но если комендант часто ставил перед ними задачи, то он был также и благодарен и следил за тем, чтобы то, что патриоты зарабатывали своим трудом, оседало в их карманах. И если этого было недостаточно, то на предприятии по сбору устриц зарабатывали все. Все это было похоже на гигантский заговор, в котором участвовал каждый. Все патриоты знали о том, что Бэддли снабжал секретные правительственные склады, которые были спрятаны под причалом. Но никто ничего не говорил. А для чего? Зачем портить хорошее дело? Но, несмотря на то что нынешнее их существование стало значительно легче, большинству патриотов этого было недостаточно. Их настоящие жизни были там, за морем. Лонгботтом был для них неволей без всяких сомнений, невзирая даже на недавние послабления.
Мартин подвинулся на своем стуле так, что лучи солнца полностью осветили одну щеку. Его жизнь здесь была лучше, чем в Сент-Клементе. Но и для него это была неволя. Хотя, проводя здесь большую часть дня в одиночестве, он, по крайней мере, был вдали от неприятностей и занимался тем, что любил более всего: совершенствовал свое искусство. В Сент-Клементе у него никогда не было такой возможности. Он разминал пальцы. Было уже заметно, что его рука определенно заживает. Рисунки его становились с каждым разом все лучше. Ему не терпелось показать эту последнюю серию отцу Блейку. Может быть, священник сможет взять его с собой в свою следующую поездку. Он намекал на это, когда был здесь в прошлый раз, едва увидел, насколько Мартин продвинулся в рисовании. Мысль о том, чтобы хоть ненадолго исчезнуть из Лонгботтома, даже в компании священника, безмерно воодушевляла его. Скоро он будет часто покидать Лонгботтом. Он станет кучером Бэддли, а комендант обычно ездил в Парраматту два, а иногда и три раза в неделю и по крайней мере один раз оставался там на ночевку.
От долгого сидения ссутулившись у Мартина заныла спина. Затем он услышал звук. Что-то зашелестело сзади. Он замер на стуле, боясь открыть глаза. Это был, без сомнения, бушрейнджер. Эти головорезы убьют любого, стоит только с ними встретиться. О Боже, неужели он умрет?!
— Мартин? Вас зовут Мартин?
Это был женский голос. Мартин открыл глаза и обернулся. Она находилась прямо за его спиной, приблизившись к его убежищу из-за деревьев, стоявших у дороги. Первое, на что он обратил внимание, — это ее глаза. Они были зелеными, а ее волосы — цвета кленовых листьев осенью. Они были завязаны сзади белой лентой, в тон бывшему на ней платью. Она, должно быть, прочла на его лице испуг, поскольку неожиданно рассмеялась. Ее смех был теплым и музыкальным, он унес его волнения, как ветер — листья.
