Список Мадонны - [134]

Из груди Бернарда вырвался крик, который, постепенно нарастая, превратился в долгий громкий вопль ужаса. Он молнией вылетел из камеры, понесся вниз по лестнице и выбежал на улицу к лошади. Вскочив в седло, он резко пришпорил ее. Дикий вопль эхом отзывался в его мозгу.

Приют для девочек-сирот, Парраматта, 5:00 пополудни

Матрона Эдвардс никогда не видела отца Бернарда Блейка таким возбужденным. Он был бледен, а его глаза сверкали неестественным блеском. Он не уделил ей много времени, что было неудивительно, однако сразу же попросил разрешения поведать всем девочкам одну историю. Это было необычно, особенно просьба собрать всех девочек. Как правило, его нужно было долго уговаривать, чтобы он что-то рассказал, после чего Бернард всегда отбирал нескольких самых младших слушательниц. Сегодня было все по-другому. Иной была и история. Девочки с открытыми ртами слушали повествование о чудовищах, которые мучили юных девушек, прежде чем съесть их живьем. Он излагал с выражением, и его глаза горели ярким пламенем. Немудрено, что некоторые девочки испугались и даже заплакали. Без всякого сомнения, этой ночью многим из них приснились страшные сны. И если бы он продолжил дальше, то миссис Эдвардс не выдержала бы и вмешалась.

Да, она обрадовалась, когда Бернард собрался уходить. Они стояли у выхода, и он уже взял свою лошадь, не попрощавшись даже надлежащим образом, когда она вспомнила. Мэри! Она забыла рассказать ему о Мэри.

— Святой отец, прежде чем вы уедете. Я знаю, что вы всегда собираете всех девочек, прежде чем покинуть нас. Есть девочка, которую вы еще не видели. Она аборигенка. Ее зовут Мэри. Ее привезли сюда несколько месяцев тому назад. Какие-то фермеры нашли ее где-то у Хоуксбери. Она ухаживает за животными.

— Где она, миссис Эдвардс? У меня есть еще несколько минут, — сказал Бернард скучающим тоном. Еще одна не сделает погоды.

Матрона Эдвардс показала в сторону реки, туда, где стояли сараи.

— Она там, святой отец. Это недалеко. Я вижу ее прямо отсюда. Вон она. На берегу.

Они пошли по размокшей тропе. Матрона Эдвардс продолжила свой бесконечный монолог:

— Боюсь, что бедное дитя не в своем уме, святой отец. Она ни с кем не разговаривает, за исключением, может быть, своего ворона, и в ее глазах такая дикость, что мне становится страшно. Если у нее не наступит никакого улучшения, то нам придется отдать ее в сумасшедший дом.

Бернард остановился. Еще одна сумасшедшая. Да еще и с птицей! Он вздрогнул. Как он ненавидел птиц! И эту девушку в придачу. Она что, тоже завоет? Неужели его и от нее будет мутить? Ему этого не вынести. Только не сегодня.

— Я поразмыслил, миссис Эдвардс. Уже смеркается, и меня ждет еще одна встреча. Возможно, я сам или кто-нибудь другой из священников посмотрит эту сумасшедшую девочку в другое время.

— Как хотите, святой отец. — Не зная почему, но матрона Эдвардс почувствовала облегчение. Ей нравилась Мэри, и она находила гораздо менее странной ее, нежели этого священника с дикими глазами, которому, казалось, не нравился никто. Возможно, он только напугал бы девочку еще сильнее.

Глава III

Лагерь Лонгботтом, 15 мая 1840 года

Мартин оглядел пустой барак и кучу неоткрытых устриц на деревянном столе. Они были большие, величиной с тарелку, и вкусные. Проблема состояла в том, как их открыть. Он не любил выполнять это задание, но была его очередь, другие пятеро из его барака были все еще на заливе, грузили сегодняшнюю добычу на баржу. Он вздохнул и принялся за работу, вклиниваясь между створками и отодвигая одну из них большим ножом. Мартин усердно работал в течение получаса, пока все раковины, кроме одной, не были открыты. Они лежали на столе, просвечивая насквозь, и приятно пахли. Патриотам понравились устрицы. Всем, за исключением Туссона, который с отвращением сравнивал их с холодной слизью. Старик Шарль Хуот жарил их всегда, когда ему удавалось добыть муки. Это было блюдо так блюдо.

В течение пяти минут Мартин недовольно ворчал. Створки ее были так плотно прижаты друг к другу, что невозможно было воткнуть между ними нож. Мартин было уже подумал выкинуть ее, но ему претила мысль уступить моллюску. Он поискал в бараке что-нибудь подходящее. Дева Мария смотрела на него со своего места над его койкой. Образ был увесистым и достаточно прочным, чтобы с его помощью разбить раковину. Дева Мария не будет возражать, а если будет, то Мартину все равно. Она не помогла ни Жозефу-Нарсису, ни шевалье. Ударив тяжелым основанием по раковине, Мартин вспомнил о Мадлен. Он стукнул еще и еще раз. Раковина треснула, и олово погрузилось в пахнувшую рыбой влагу. Но тут он заметил что-то еще: темную серебряную субстанцию поверх раковины. Дева разбилась. Неожиданно почувствовав себя провинившимся, он перевернул ее.

Ее левая рука была отбита, и что-то виднелось в отверстии треснувшего основания, куда можно было просунуть фалангу пальца. Мартин пригляделся и обнаружил, что внутри действительно что-то есть. Из любопытства он попытался достать это и несколькими секундами позже уже рассматривал клочок пожелтевшей бумаги. Он был очень старым, на нем было три имени, а под ними три строчки, написанные другим почерком. Язык был незнакомым, но он смог разобрать слова «Болонья», «Доминик» и «Реджинальд». Писавший поставил также свое имя и дату. «Уго из Сеньи, епископ Остии, 20 августа 1221 года». Мартин поднял глаза к трем строчкам, написанным более темными чернилами. Верхние две выдержали испытание временем лучше, чем третья. В первой строчке было два слова: первое — «Сигни», а второе можно было прочесть как «Вигелард» или «Вигеланд», во второй строчке было только одно слово. Оно было написано весьма четко: «Ламар». Третья строчка местами выцвела. Мартин поднял бумагу к свету, чтобы лучше разглядеть ее, когда услышал, что возвращаются все остальные. Они не должны были видеть, как он небрежно обошелся с Пресвятой Девой. Он не хотел рисковать, вызывая неудовольствие своих товарищей тогда, когда только начал ощущать б