Списанная - [4]
Лязгая зубами, «салага» открыл бардачок. Извлек оттуда пузырь одеколона «Цветочный» и небольшой флакончик женских духов. «Старик» повертел духи и швырнул их обратно: — Пей!
Открутив пробку на объемистой склянке, он запрокинул голову. Тоненькой струйкой одеколон полился прямо в глотку. Когда выкатилась последняя капля, «старик» сделал гулкий глоток. «Салага» снял анодированный колпачок, отвинтил розовую пробочку и тоже присосался^к ребристому пузатому флакончику. Он задохнулся от проникшей в легкие ароматной волны, закашлялся.
— Занюхай рукавом, — сдергивая сапоги, рявкнул «старик». По его смугловатому лицу уже растекался сочный клоунский румянец. — Всю! службу, гад, на эту «Шанель» копил. Кап-Яр вверх дном перевернул. А он еще выпендривается, салаж-жонок…
Он выполз из гремящих царскими доспехами брюк. Одна из фланелевых портянок оказалась сухой. Растерев ею лоснящиеся ляжки, он воткнул ноги в рукава бушлата. Затем поднял факел, смочил его в банке.
— Запаливай.
Но вата не загоралась. Она таяла крупными каплями солярки, которые заливали беспомощный огонек на спичках. «Старик» сунул проволоку напарнику, отобрал у него коробок. Вывернув карманы, сложил на сидении небольшую кучу бумажек. Сверху бросил пустую пачку из-под сигарет, спрятав сами сигареты в бардачок. Не дожидаясь окрика, «салага» проделал то же самое.
Неустойчивое пламя от спички робко лизнуло угол свернутого в трубку конверта, будто снимало с него пробу. И через секунду с жадностью принялось пожирать яркий букет из садовых цветов. Занялись исписанные мелким и крупным детским почерком листы. По прежде, чем костерок превратился в горсть пепла, затрещала смоченная соляркой вата. Кабину заполнил черный удушливый дым. «Старик» быстро разорвал подкладку бушлата. Когда жарко запылал и второй факел, он приспустил боковое стекло. В кабине уже нечем было дышать. Ветер гонял из угла в угол густые клубы дыма, скручивал их в тугие узлы, которые сырой резиной забивали рот и ноздри. В голове промелькнула мысль, что все эти приготовления ни к чему. Вряд ли при такой круговерти можно будет отогреть радиатор. Если ветер и не сорвет пламя с факела, то будет трепать его из стороны в сторону, не давая возможности направить на прихваченный морозом участок.
«Старик» посмотрел на приборную доску. Стрелка на температурном датчике лежала почти на нуле. Он подумал, что негрол во всех трех ведущих мостах, наверное, застыл, и стронуть с места заправленную под завязку машину сразу не удастся. Если вообще не порвутся шестерни на полуосях и крестовины на карданах. Подергав рукоятку переключения скоростей, он понял, что опасения не напрасны, Вторая скорость включилась с трудом. Но лампочки на щитке приборов горели устойчиво — в аккумуляторах забродил какой-то ток. Стараясь не выдавать волнения, «старик» отобрал у напарника факел и попросил:
— Павел, иди открой кран.
— Какой кран? — сквозь кашель просипел «салага».
— В цистерне. Не будет открываться — мочи кувалдой. Оставим литров двести-триста. Если останется…. — И когда тот уже встал на подножку, приказал; — Но чтобы ни одна капля не упала на тебя. Работай только сбоку.
«Салаги» не было долго. Наконец, дверца кабины приоткрылась. В проеме замаячило круглое кирпичное лицо с черной дырой широко раззявленного рта:
— Хлещет.
«Старик» протянул один из факелов напарнику, подтолкнул к нему заводную ручку:
— Попробуем завести, Павел. Температура на нуле.
— У меня н-ноги…
— Топчись, Паша. Прыгай. Иначе мы не выберемся, — почти крикнул «старик». — Как заведется, сунь факел за утеплитель. Надо отогреть радиатор.
— Там… Там фонарь.
— Какой фонарь? — замер «старик». — Где ты видел фонарь?
— Там. Далеко.
Рывком открыв дверцу, «старик» высунулся из кабины. Ветер по-прежнему сдирал с головы шапку. Но ледяная крупа уже не секла лицо. Наступило какое-то тревожное затишье.
— Где фонарь?
Степь была покрыта тысячами снежных костров. Дым от них поднимался кверху, образовывая плотный серый купол, который готов был обрушиться в любую минуту. Две-три вехи обозначали края пропадавшей в этом дыму бетонки. И вдруг далеко впереди: что-то блеснуло. И через короткий промежуток времени снова подало сигнал. Радость вытеснила из груди чувство холода. Захлопнув дверцу, «старик» отбросил бушлат и суматошно принялся натягивать хрустящие брюки. Затем навернул портянки, сунул ноги в ледяные сапоги.
— Крути, Пашка, пока не накрыло.
— А может, это пэвээшники запустили? — прохрипел «салага».
— Какие, к черту, пэвээшники. Мертвая зона… Это маяк над дарханбаевской халупой.
Клацая зубами, «старик» выжал сцепление, чтобы коленвал крутился легче, и подкачал бензина в карбюратор. Ступни ног быстро схватывались холодом, немели. Пропустив сквозь непослушные губы добрую порцию мата в адрес старшины, он ударил кулаком по эбонитовому покрытию руля. Если бы у них были валенки, они бы смогли переобуться. Тогда все, что произошло, не казалось бы таким безнадежным. Фонарь, замеченный салагой, мог исходить от мощных тягачей, от «Бурана» или «Вихря», которые через минуту пропадут в степи. Он мог принадлежать и присевшему на вынужденную вертолету, или незнакомому летательному аппарату, которые своим внезапным появлением и таинственным исчезновением будоражили иногда умы солдат и офицеров. В конце концов, этот маяк мог быть просто миражом, возникшим в переутомленном разуме. А если это все-таки реальность, то расстояние до нее могло измеряться десятками километров.
