Списанная - [6]

Когда первая волна ярости и страха иссякла, он направил второй вал бешенства на дверцу. Выбив ее, он вывалился из кабины и покатился по твердому колючему насту, раздирая лицо в кровь, кусая и царапая; этот наст, будто пытался добраться до горла врага. Он не видел, что языки белого пламени над степными кострами взметнулись еще выше, словно в них подбросили новую порцию сухого топлива, что там, вдали, заворочались гигантские клубы серого дыма. Он не знал, что это очередной снежный заряд готовился поглотить последнюю надежду — пульсирующий свет крохотного маяка. Его растаскивала на части ярость от собственного бессилия, от мысли о нелепом конце, от того, что в кабине сидело жалкое подобие человека, покорно ждущее своей участи. От взрыва внутренней энергии по спине заструились обильные ручейки пота. Пот скапливался под коленями, он оросил даже ступни. «Старик» вдруг почувствовал острые складки на смерзшихся портянках. И он вскочил на онемелые культи, бросился к кабине. От нее метнулся к бензобаку. Горловину закрывала сетчатая колба. Он вырвал ее с мясом. И когда наконец-то просунул банку в широкое отверстие, то вскрикнул от боли. Показалось, что вместо бензина в баке колыхался леденящий жидкий кислород. И все-таки он донес полную посудину до кабины. Наскреб снега, ледяной икры, снятым с рамы ведром, нацепил его дужкой на выдернутый до упора стержень ручного газа и, подпалив оба факела, укрепил их под дном. И только после этого зло развернул «салагу» к себе. На его прозрачном лице, не было никаких теней, кроме пугающей отрешенности. И «старик» не выдержал. Ударил кулаком по синим губам, по длинным неживым ресницам. Захлестал ладонями по утратившим краску щекам.

— Подъем… Подъем… — впиваясь пальцами в воротник бушлата, захрипел он. Тряпичное тело «салаги» с размаху вмялось в стенку кабины. Отлетело и снова мягко влепилось в железо. — Подъем… Убью, гад…

«Салага» открыл глаза. На губах запузырилась кровавая слюна, потянулась к округлому подбородку густой патокой. В затуманенных зрачках вспыхнул огонек. Напарник с ужасом уставился на «старика».

— Где мы? — едва слышно выдохнул он. Черты лица сломались от внезапной судороги: — Больно… Бо-ольно-о…

— Обувайся, сука. За-дав-лю…

Отшвырнув от себя напарника, «старик» обессиленно откинулся на спинку сидения. Вой за кабиной начал стихать. Пламя от факелов жадно облизывало цинковые бока вогнутого ведра, заполненного дымящейся водой наполовину. Оно не металось из стороны в сторону, а было устойчивым. Не кучерявился под ногами и маленький сугробик нанесенного через щели сухого снега. Откуда-то издалека прилетел звонкий хлопок, отдаленно похожий на взрыв боевой гранаты или зенитной ракеты, когда ее уничтожают в воздухе, высоко над землей. «Старик» попытался приподнять носки сапог. Нужно было идти заливать воду в радиатор, пока двигатель не остыл совсем. Этой капли влаги должно хватить еще на несколько километров. Но пальцы по-прежнему ничего не чувствовали. Вместо берцовых костей будто кто-то вставил толстые, покрытые шершавым инеем штыри. Кожа на икрах до самых щиколоток болезненно отзывалась на каждую грубую складку в портянках и в солдатских шароварах, укрывающих ляжки металлическими пластинами. Издалека снова прилетел звонкий хлопок. Теперь он прозвучал громче и раскатистей. «Старик» наклонился вперед, прильнул козырьком шапки к лобовому стеклу.

Когда-то, в самом начале службы, он вез на «джипе» замполита части майора Черняка на одну из отдаленных точек. Они уже проскочили площадку пэвээшников с установленными на наклонном старте длинными, тонкими, хвостатыми «сигаретами» — стосемидесятипятками. Было лето, на «джипе» не было тента. Впереди, слева от дороги, паслось большое стадо коров. И вдруг майор побледнел, согнулся в три погибели, пряча голову под передней панелью.

— Заворачивай… Вправо, вправо! — по-заячьи закричал он. — Гони…

«Старик», тогда еще желторотый салажонок, для которого весь этот начиненный грозным оружием полигон был восьмым чудом света, в недоумением завертел головой в разные стороны. И увидел, как сверху, кувыркаясь и мотая огненным хвостом, прямо на них падает ракета. Под ногами рычал и верещал замполит, а он, не отрывая взгляда от «сигареты», продолжал ехать по дороге. Тогда все обошлось благополучно, если не считать перевода с новенького «джипа» на собранный на заре советской власти бензовоз, десятка нарядов в батальонный туалет и пожизненно закрепленного звания «рядовой». Ракета упала в самый центр стада. Коровы прыснули от нее кто куда. И через несколько мгновений раздался звонкий хлопок, очень похожий на тот, который донесся издалека.

«Старик» нервно сморгнул набежавшую от едкого дыма слезу. За стеклом ничего не изменилось. Посылал короткие сигналы маяк, покачивалась сбоку дороги полосатая палка, бесчисленные костры взрывались кверху языками белого пламени. Покосившись на веху, «старик» снова уставился в пространство, напряженно ощупывая каждую неровность, каждый едва различимый непонятный контур. Но полосатая отметина не давала покоя. Полтора года ходил он этой бетонкой на «дальняк» и ни разу ее не видел. Дальше, когда трасса кончалась и начиналась грунтовая дорога, вехи ставили, чтобы обозначать редкие, как пирожные в солдатском буфете, крутые повороты. А бетонку метить было незачем…