Спич - [13]

12

К хорошим деньгам привыкают быстро. И Равиль привык. Но не прогуливал их, был, как известно, не пьющий, а доступными девками не интересовался. Деньги откладывал, потому что нужно было приобрести машину и жениться. В свою очередь для того, чтобы жениться, нужно было обзавестись собственным жильем. А поскольку все это в его жизни было впервые, даже мотоцикла никогда не было, жены — тем более, как никогда не было и своего угла, он подходил к делу осторожно и с расчетом. Он давно не жил в гостинице, а нанимал комнату с верандой в пригороде у одной очень жадной старухи, в его отсутствии шарившей в его вещах. Она перестала так поступать, когда Равиль вполне убедительно пообещал ей отрезать уши.

Настоящие деньги, однако, пришли позже. Подошла кооперативная эпоха, и Равиль открыл свой первый легальный цех — по пошиву женских дубленок, которые проще было бы назвать приталенными овчинными полушубками. Он назвал свое детище Время года, ему казалось — красиво, звучно, по делу. В степи у казахов можно было купить сырья сколько душе угодно, и по бросовым ценам. Главной в кооперативе была социальная направленность — Равиль принимал на работу женщин, освободившихся из колоний. На территории недавно брошенного полком мотопехоты монастыря он отремонтировал для них общежитие, которое представляло собой две комнаты с нарами, очень похожие на камеры в пересыльной тюрьме. Бабы эти находились в трудном положении, многие со справками вместо паспортов. Паспорта он им выправил через знакомую ментуру, но на руки не дал, запер в сейфе. Деньги выдавал лишь на текущие расходы, остальное держал на именных депозитах. Если какая-нибудь из работниц беременела, ее тут же увольняли, но расплачивались честно. Равиль быстро обрел необходимые навыки рабовладения, дело поставил на широкую ногу. Через год у него работали до сотни работниц, а поскольку он наладил бесперебойный сбыт товара в средней России, то один вложенный рубль стал приносить до тысячи рублей прибыли. И Равиль стал действительно богатым человеком.

Деньгами он распоряжался умело. Купил сразу две квартиры на одной площадке кооперативного дома, и объединил их. Невеста у него на примете была: русская по имени Надежда, дочка главного инженера цементного завода, из старообрядцев, образованная, закончила библиотечное отделение местного института культуры, работала в районной библиотеке. Конечно, выросла она не в отцовском скиту, но в строгости, мать, которая вела домашнее хозяйство, глаз с нее не спускала, на все лето они уезжали к деду с бабкой на Алтай. Все было договорено с инженером, но свадьбу пришлось отложить: на Равиля впервые было совершено покушение.

Его ударили по голове и пырнули ножом в живот в его собственном подъезде, но денег не взяли, оставили даже золотые часы. В больнице его откачали. Он выжил и стал прикидывать, кому он мог перейти дорогу. Все сходилось к тому, что его заказали конкуренты-армяне. Потому что, несмотря на то, что армянский цех был далеко, в Краснодаре, их интересы все же пересеклись в восточной Украине, в Днепропетровске. Впрочем, они, забив стрелку в ресторане на острове на Днепре, вроде бы договорились, и Равиль обещал Ашоту снизить объем поставок. Скорее всего, тот ему не поверил, в чем был, конечно же, прав… Выйдя из больницы, Равиль заплатил немалые деньги пацанам, и краснодарский армянский цех сгорел. Вместе со складом. Можно было жениться.

13

Школы Женечка, впрочем, достигал не часто. Иногда присутствовал на первых двух-трех уроках, но потом все равно сбегал. Нет, ему там не было одиноко, кое-какие приятели у него завелись, но их привлекали в основном уроки физкультуры, точнее — одна из одноклассниц на этих уроках. Звали ее Танечка Шагина. Для прыжков и бега она переодевалась в очень короткие облипавшие ее попку трусики и в легкую майку, из которой торчали созревшие к ее четырнадцати годам груди. Судя по всему, ей нравилось, когда однокашники мяли и щупали ее в раздевалке. Заставши однажды такую сцену, Женечка побледнел, выскочил в коридор, его чуть не стошнило.

Он бесцельно шатался по городу, бездумно петлял, достигая блаженной пустоты и отрешенности. Дышал сладким паром мокрых осенних листьев, которые дворники-татары не успевали убирать с тротуаров и мостовых: осень стояла пышная, теплая, яркая. Но однажды Женечка откопал в бабушкиной, точнее — дедовой, библиотеке Путеводитель по Москвъ тысяча девятьсот девятого года. Одна дарственная надпись чего стоила Глубокоуважаемому постоянному и неутомимому руководителю Графу Юлию Павловичу от искренне преданного ему, и — подпись неразборчива. Под надписью пометка 1913 г. 19ое. Почерк ровный, с росчерками, как бы с намеком на каллиграфию, так учили писать пером в классических гимназиях, смысл подхалимский. Бабушка, усмехнувшись, сказала, что в двадцать третьем, что ли, году дедушка выменял этот том на рынке на целую селедку, полученную им в пайке Наркомата путей сообщения. Помню, я, молодая жена, очень плакала, потому что мы ведь голодали…

В конце путеводителя шел перечень семнадцати московских музеев и десятка картинных галерей. А также восхитительные