SPFRCCFH - [23]

Собака лишь быстро дышала в ответ.

Собрав все вещи, покрепче укутавшись в тулуп, Еремей отправился вдоль реки на юг в сторону села Ванавара. Собаки, даже без каких либо команд, тут же пошли за ним. Чтобы забить тяжёлый голос в голове, который называется мыслями, Еремей продолжал громко разговаривать с псами.

— Зачем нужно было вообще переходить реку? «Феномен» то был всё равно по той стороне. Какая глупость… просто глупость. Настоящим виновником всех их смертей есть тот, кто написал этот безумный план. Это он виноват, не Я. Насколько нужно было быть некомпетентным в своём деле, чтобы по планы, вы слышите меня?! По плану! Написать переход реки по льду в начале ноября месяца. Это безумие! Уж не знаю конечно что там со льдом было, но даже такое можно было предусмотреть. И что тут такого, что Я не побежал её спасать? Даже если она побежала меня спасать. А может она и не бежала меня спасать, может она просто поняла, что по ту сторону реки спастись невозможно, вот и побежала на этот берег. Ну, извините меня, если она не догадалась снять тулуп ради собственной жизни, а Я догадался, не уж-то из-за этого меня теперь расстреляют как врага народа?

Один из псов громко гавкнул в сторону леса, остальные его сородичи тут же навострили уши и посмотрели в ту же сторону.

— И Я о том же! Хотя жалко конечно женщину, не плохая была, хоть и болтливая слишком. Но нельзя о покойных плохо говорить. Царства ей… — Еремей потянулся было рукой перекреститься, но тут же шлёпнул себя ладонью по лбу.

Высокая должность в атеистическом государстве, а уж тем более в научных кругах, со временем, кнутом или пряником, выводит из человека истинные и неистинные позывы к теологическим религиям. Но привычки, устоявшиеся ещё с царского детства, привитые бабками и дедами, глубоко врезаются в суть личности. Хочешь, не хочешь, а по деревяшки постучишь, и через плечо поплюёшь, привычка. Вот и приходиться в зрелом возрасте отучаться, а то боже упаси, скажешь в научных кругах «Боже упаси!», так ведь не поймут, что это просто приговорка такая, ещё чего доброго усомнятся в личном научном атеизме учёного, и тогда прощай доброе положение в обществе. Так что таким злостны привычкам, как перекреститься, при развитом социализме, нет места даже когда учёный в одиночестве.

— Да… — протянул Еремей. — Жалко когда молодые и красивые погибают. У неё ведь и мужа то не было, пади, кольца-то Я не видел. И детей не было, наверное, а может то и вообще девка не тронутая была. Кто знает. А ведь каких ребятишек могла нарожать, сильных, здоровых, сибиряков! — сказал он это громко, с гордостью, как будто говорил о своих детях. — А вот у нас с Людмилой Владимировной детишек заделать так и не получилось. Я ей говорю, давай усыновим мальчишку беспризорника, а она говорил мол «Не нужен мне чужих оборванец, грязь разносить только». А Я хотел бы, ребятишек то. Что бы улыбались мне по утрам, бежали ко мне, когда Я домой прихожу, папкой называли, а как подрастут отцом. А нет, не разрешает Людмила Владимировна, бранится, — на глазах Еремея Ивановича выступили горькие мужские слёзы, он утёр их шапкой. — Может, конечно, Я и много чего хочу. Я вот, например, хотел не в эту экспедицию ехать, а к родителем в деревню. Они уже совсем старые, с года на год помрут ведь, а Я их вижу раз в три лета, когда с делами попроще. Да и вообще, Я в биологи пошёл, что бы саму жизнь изучать, а мне сказали, что стране нужны химики, и вожусь Я теперь с реагентами. А Я ведь не этого хотел! Но все говорят про долг! Долг родине, — будь химиком! Долг обществу, — женись на достойной женщине и создай приличную советскую семью! И это всё хорошо, по высшим нравственным нормам, но почему же мне так тоскливо-то?

Еремей остановился и посмотрел на собак, одного из чёрных псов не было.

— А где монгола-бурят?

Собаки молча смотрели в сторону леса, оттуда послышался недалёкий лай. Псы залаяли своему сородичу в ответ и побежали в его сторону.

— Эй! Вы куда! Барбос! — закричал Еремей, но собаки не обращали на него внимания.

Страх остаться в тайге в одиночестве и без охраны, пересилил страх неизведанного, и Еремей не долго думая побежал вслед за собаками. Бежать пришлось быстро, но не долго, метров через двести, среди деревьев мелькнула чёрная шерсть бурят-монгольской собаки. Она что-то быстро откапывала под корнем большого дерева, когда к ней подбежали остальные собаки. После в земле под большим корнем образовалась широкая дыра и в неё по очереди нырнули все три собаки. Еремей осторожно подошёл к дыре, и внимательно осмотрел её.

— Берлога что ли… — ели слышно прошептал он.

Приложив ухо к входу в берлогу, он прислушался. Собачьего скулежа слышное не было, только ровное быстрое дыхание.

— Эй! — крикнул он в берлогу.

В ответ из берлоги послышался скупой лай.

Еремей бросил сумки на снег, встал на четвереньки и полез внутрь. Берлога начиналась между больших корней и уходила вглубь под дерево. Лаз был на удивление просторным, видно для большого медведя. Проползя метра три в кромешной темноте, Еремей уткнулся лицом в мягкую собачью шерсть. Пёс немного пододвинулся, и Еремей смог пролезть дальше. Поняв на ощупь, и то, что он находится в само берлоги, он достал из-за пазухи коробок спичек и зажёг одну. Сама берлога была просторной вширь и достаточно высокой, в которой Еремей мог сидеть на полу и не упираться головой в потолок. Здесь было сухо и тепло, рыхлая земля как термос сохраняла жар собачьего дыханья и тела. На земляном полу лежали куски медвежьей шерсти. Скорее всего, берлога была прошлогодней, а медведя, наверное, извели охотники. По крайней мере, Еремей на это очень надеялся. «Тем не менее, собаки сюда залезли первыми» — думал Еремей, — «а собака существо чуткое, и излишней опасности себя подвергать не будет».