Spero - [42]

– Тем и живем, мессир, – буркнул он. – Но с Лантахарием у нас таких проблем не было. Мы с ним крепко сдружились, по правде говоря. Притерлись, как два камешка притираются, что много лет рядом лежат. Может, он и торгаш, но честь понимал хорошо и с оплатой не обижал. Как-то раз мы с ним из пяти телег потеряли три. Сперва нас на перевале Снегобородый едва не разорвал в клочья, потом под лавину на западном склоне попали, едва ноги унесли, и, будто этого мало, под конец в засаду финикийцев угодили. Потеряли последних лошадей, истратили весь порох, но прорвались. И что ты думаешь? Лантахарий мне полную плату преподнес, два флорина, как и условлено было. Видит Господь, одно удовольствие было с ним работать, пусть и говорят, что честный торгаш – такая же редкость, как орел с тремя крыльями…

«Удивительно, – подумал Гримберт, всем телом ощущая жуткий гул каменной породы, к которой прижимался всем телом. – Я едва не вою от ужаса, скрючившись в этой жалкой щели, точно по мне кроет беглым крупнокалиберная артиллерия, а этот однорукий ублюдок разглагольствует себе, точно пропустил в трактире кружечку и устроился в любимом кресле у камина…»

Берхард вздохнул.

– Жаль только последнее наше с ним дельце не выгорело, – пробормотал он. – Я бы за него пять флоринов получил, хватило бы на всю старость, да еще и Святому Петру пару медяков при входе подбросил бы на кружку аквавита[15], чтоб петли подмазать… Восемь лет назад то было. Собрал Лантахарий обоз, ну и меня, конечно, кликнул, другим проводникам он не доверял. Двинулись мы в Кольмар, да не налегке, а при пяти телегах. Но вез он не медь или бархат, как бывало, а склянки всяческие. Там, в Кольмаре, в ту пору как раз оспа разыгралась, мертвецов столько было, что их вдоль дорог, раздувшихся, выкладывали, вот он и поспешал. Накупил у лекарей зелий лечебных да декоктов, ну и пустился через горы. Торгаши – они ветер по-особому чуют, не то что мы, вольные бродяги…

– И что ж, успели?

Берхард вяло клацнул зубами, точно скучающий пес.

– Успели, мессир. Я его добро берег, как наседка цыпляток. Сам ноги обморозил, едва ушей не лишился, две пули меж ребер до сих пор сидят, ан довел. Успел в срок. Приковыляли его телеги в Кольмар в целости. По моим расчетам, на этом дельце Лантахарий должен был сорвать огромный куш. Оспы в наших краях боятся, склянки его в тройную цену уходить должны были. Один этот переход озолотил бы его. Вот только…

– Что?

– Видать, даже его удача имеет пределы. Встретил он меня в Кольмаре, как условлено было, а у самого лицо черное, как у утопленника. Я у него такого не видел, даже когда мы прощались, точно друзья перед смертью, слыша подбирающихся финикийцев. «Прости меня, дорогой мой друг Берхард, – только и сказал он. – Обещано тебе было три флорина, и, веришь ли, я бы отдал их тебе, даже если бы вынужден был жить в богадельне до конца своих дней. Но…»

– Денег не было, – догадался Гримберт.

– Не было, мессир. Недобрые люди обманули его, продали болотную воду под видом зелий. Весь наш поход был впустую. Он не только не принес выгоды, но и забрал весь тот капитал, который у него был. Вместо того, чтоб озолотиться на этом деле, Лантахарий разорился вчистую. Вот оно как бывает.

– А ты…

– Я пожал ему руку, мессир. И сказал: «Я не держу обиды на тебя, Лантахарий. Мы с тобой измерили эти горы во всех направлениях. Приходилось и сочный виноград есть, и последний кусок гнилой говядины на двоих делить. Тебе, верно, и так сейчас несладко, так что будем считать, что мы квиты. Ты не должен Берхарду Однорукому ни одного медного обола за эту прогулку». Веришь ли, он не смог сдержать слез. А ведь про него говорили, что проще из куска камня выдавить молоко, чем из торгаша Лантахария – слезу. Он стиснул мну руку – ту единственную, что уцелела, – и ушел восвояси. В скором времени распродал свое дело в Бра и перебрался куда-то на юг, дальше уж не ведаю.

Гримберт хмыкнул:

– Вот, значит, отчего ты записал его в свидетели. Пожалуй, ты прав. Для такого нужно обладать отменной выдержкой. Чтоб «альбийская гончая» и отказалась от положенной платы…

Берхард засопел, переворачиваясь на другой бок.

– За те восемь лет, что мы не виделись, я тысячу раз пожалел об этом. Благородство может позволить себе граф, что кушает золотой вилкой, а не бродячий пес вроде меня.

Гримберт улыбнулся, не зная, видит ли Берхард его лицо.

– Когда-то я знал человека, который рассуждал так же.

– Да? И как его звали?

– Вольфрам Благочестивый. Не переживай, он давно мертв.

– Вот и я чуть не помер через свое благородство, – пробормотал Берхард. – В ту пору заказчиков было мало, у меня от голода брюхо подводило. Приходилось морозить задницу по три недели в горах, а после выковыривать из нее с гноем картечины. Или скулить от холода, забившись как мы с тобой сейчас, не зная, что будет через минуту, стихнет ли Старик, умиротворенный, или обрушит на тебя свод, превратив в липкую кляксу на камне… Меня могли бы выручить прежние заказчики-контрабандисты, но они уже не спешили заручиться моей помощью. «Берхард Однорукий сдал, – шептались они. – Размяк, как все старики. Простил долг торгашу, а ведь право имел стребовать, хоть бы и требухой заместо золота. Где гарантия, что он так же не смякнет, когда в Альбы поднимется? Не раскиснет посреди бури? Не потеряет голову?..»