Сперанца - [5]

Маленькая была вся красная и очень потешная.

Цван сквозь слезы смотрел, как она сучит ножками.

Какую тоску наводила эта цветастая косынка! Еще утром они видели ее на плечах у снохи.

— Помоги мне завернуть ее, Цван. Как бы не простыла.

Дрожащими руками старики опеленали маленькую и положили в люльку возле очага. Потом посмотрели друг на друга и опять заплакали.

Вскоре послышались приглушенные ветром шаги и голоса.

Подходило печальное шествие.

Пять женщин несли фонарь и вели смертельно перепуганную девочку, попрежнему плакавшую в голос.

Берто с непокрытой головой и без пиджака толкал перед собой тачку с распростертым телом Розы.

Позади шел доктор, держа под уздцы испуганную молниями лошадь, а рядом с ним — второй врач и акушерка.

Для Цвана было мукой присутствовать при встрече Минги с сыном.

— Берто, Берто! Это я виновата. Я не должна была пустить ее на работу, а не сумела. Даже и невдомек мне было, какая нас беда сторожит…

Берто молчал. Когда покойницу внесли в дом, Минга, казалось, еще больше сгорбилась, придавленная новым горем.

— Дочка… — прошептала она.

Все столпились в. кухне, потому что вымокли и окоченели.

Девочка все плакала и умолкла только тогда, когда доктор сказал, что отвезет ее домой на двуколке, чтобы ей не идти в темноте.

Акушерка и остальные женщины обряжали покойницу на супружеской постели, на тех новых простынях, которые Минга приготовила для родов.

Ночь была дьявольская.

Никто не мог уйти, потому что на округу обрушился настоящий ураган.

Укрыв от бури лошадь доктора, все, наконец, разместились в кухне вокруг очага.

Девочка, завернувшись в одеяло, заснула в старом кресле-качалке возле люльки с новорожденной.

Минга ушла наверх — побыть вместе с Берто около невестки.

Как все женщины этих мест, Минга умела сдерживать свое отчаяние, разлив своей скорби.

Она смиренно села в углу комнаты, чтобы сын не был один. Она отдала бы все на свете, чтобы смягчить его боль.

Невестка вошла в дом два года назад. Была она непохожа на них всех, и Минга сразу почувствовала, что она другой породы.

Но старуха сумела заглушить в себе разочарование этим браком и в разговорах с женщинами из долины даже расхваливала ее.

Она расстраивалась только, когда они подтрунивали над ней:

— Минга, ваша невестка увидела, какая у вас спина, и испугалась. Не хочет, чтобы и ее так согнуло. Вот и не идет работать в долину…

Минга ничего не отвечала.

Но Роза не раз слышала эти фразы и однажды объявила, что и она хочет пойти работать в поле.

И пошла, словно бросив вызов кому-то. Дома ее не удерживали. С этого дня Роза почувствовала, что что-то изменилось.

К ней теперь все относились теплее, сердечнее. И она продолжала работать. И вот теперь она лежала, распростершись на кровати, в том самом шелковом платье, в котором венчалась.

Обо всем этом думала Минга, пока сын сидел возле тела жены. Думала, слушая завывания ветра и доносившиеся из кухни голоса.

Время от времени она вставала, чтобы спуститься вниз и подбросить в огонь дров, подогревала для всех вино, заглядывала в корзину, где спала маленькая, и возвращалась наверх.

Рассвело, и непогода улеглась. На дворе было холодно, солнце не показывалось. По небу еще ползли большие темные тучи, и голенастые болотные птицы пролетали стаями с коротким пронзительным криком.

Глава пятая

Врач и акушерка собрались уезжать.

Две женщины решили остаться, чтобы помочь старой Минге, остальные — вернуться домой, в селение. Те, что остались, наказали товаркам передать родным, что они здесь и чтобы им принесли черные платья и темные платки.

Врачи подошли к столу составить два документа: свидетельства о смерти и о рождении.

— Как вы ее назовете?

Цван, к которому был обращен вопрос, пожал плечами.

— Что вы у меня спрашиваете? Берто — отец, ему и решать.

Но Берто ответил, что ему все равно, пусть назовут как хотят.

Он еще не взглянул на девочку, казалось, он считал ее виновной в смерти матери.

Тогда вмешалась Минга.

— По мне назвать бы ее Розой, но я знаю, что ее мать уже подумала об имени. Она всегда говорила: «Если будет мальчик — имя выберет Берто; но если девочка — я сама назову ее, как хочу». Она хотела назвать ее совсем не по-нашему: как называлась лодка ее отца… У нее ведь всегда на уме было ихнее море, да ихняя лодка. Она говорила, что так и назвала бы дочку: Сперанца.

— Хорошее имя, — сказал доктор. — И вы правы, Минга: хоть у нас оно и не в ходу…

Цван обернулся как ужаленный.

Короткая, что ли, у доктора память или он насмехается над ним в такую минуту?

Цван знавал только одно существо с таким именем: собаку. Черную собаку, которую доктор много лет назад привез из Комаккьо и которую звали как раз Сперанцей.

— Дать собачье имя одной из Мори?

Но доктор, казалось, не помнил о собаке. Он глядел ему прямо в глаза и говорил:

— Хорошее имя… Знаменательное… Сперанца! Надежда! Кому-кому, а этой малютке нужно имя, приносящее счастье…

И Цван не дерзнул протестовать.

Перед отъездом врачи еще раз осмотрели девочку, потому что считали, что она почти наверняка подверглась интоксикации, хотя, судя по внешним признакам, это был вполне нормальный ребенок.

Так или иначе, доктор обещал заезжать каждый день, да и акушерка сказала, что первое время будет приходить ежедневно и последит за ребенком, а пока что подыщет ей кормилицу.