Спецназовец. За безупречную службу - [37]

Предчувствие его не обмануло.

— Анатолий Павлович, голубчик, — послышался в трубке снисходительный, неуместно шутливый голос командира рейдеров, — что это вы там затеяли? Хватит играть в Джеймса Бонда! У нас с вами полно работы, а вы там дурака валяете…

— Откуда у вас мой номер? — не успев сдержаться, сердито спросил Сарайкин.

Он тут же понял, что ляпнул глупость, да не просто ляпнул, а сморозил, но рейдер почел за благо не обратить на нее внимания.

— Папку вы, конечно, не нашли, — сказал он. — Да и не могли найти, я попросил вас осмотреться просто на всякий случай… Довольно рыться в женском белье, ваше присутствие необходимо здесь, на заводе. Машину за вами я выслал, она уже должна подъехать… Есть?

— Вишневая «ауди-сто»? — уточнил Сарайкин. — Такси?

— Она самая. Грузитесь живо и приезжайте. Да, и будьте любезны надеть свой сценический костюм… ну, вы понимаете, я имею в виду форму. Момент торжественный: господин Горчаков намерен сделать официальное заявление, так что потрудитесь явиться при всех регалиях — так, как если бы приехали исполнять свои так называемые служебные обязанности.

Так называемые обязанности… Этот тип не упускал случая продемонстрировать Анатолию Павловичу свое презрительное, сверху вниз, отношение, и каждая его фраза, обращенная к подполковнику Сарайкину, содержала какую-нибудь обидную, с подначкой, закавыку: так называемые обязанности, сценический костюм, упоминание о женском белье, в котором он тут якобы роется… «Погоди, — мысленно сказал ему Сарайкин, — хорошо смеется тот, кто смеется последним». И тут же подумал: вот я дурак! Ой, дурак! Чего я тут шарюсь, ясно же, что никакой технической документации в этом доме сроду не водилось. Что ж я к девке в спальню-то не зашел?

Ему живо представились кружева, резинки, тонкий, скользкий, ласкающий кожу шелк, и он почувствовал возбуждение — как тогда, когда держал в горсти молодое, свежее лицо Марины Горчаковой.

Снявши голову, по волосам не плачут, вспомнилась ему к месту ввернутая рейдером поговорка. Ничего, ответил он на это другой поговоркой, — будет и на нашей улице праздник!

И, убрав в кобуру пистолет, быстрым шагом вышел из кабинета. Потревоженный его стремительным перемещением воздух шевельнул разбросанные по полу бумаги, по лестнице простучали торопливые шаги. Во дворе мягко хлопнула дверца машины, бормотание дизельного двигателя сменило тональность, перейдя в сдержанный хрипловатый рык, лязгнула болтающаяся створка ворот, и в опустевшем доме воцарилась тишина, нарушаемая только редким стуком капель, срывающихся с носика подтекающего, а может быть, просто плохо завернутого кухонного крана.

Через полчаса, сменив машину, одежду и выражение лица — короче говоря, имидж, — начальник управления внутренних дел города Мокшанска подполковник Сарайкин подъехал к главной проходной местного филиала НПО «Точмаш», в народе для краткости именуемого «Точкой». Здесь все было спокойно, без эксцессов: с наружной стороны ограды мирно покуривало полицейское оцепление под командованием очень недовольного порученной ему пыльной работенкой Маланьи, а внутри, хорошо видимые сквозь решетку закрытых ворот транспортной проходной, так же мирно попыхивали вставленными в прорези трикотажных масок сигаретами одетые во все черное рейдеры.

Толпы, наличия которой немного опасался Сарайкин, у проходной не наблюдалось; кое-кто из тех, кто, явившись утром на работу, уперся в закрытую проходную, не вняв увещеваниям Маланьи, еще отирался неподалеку, втайне надеясь стать свидетелем настоящей, без дураков, перестрелки, но это были брызги, на которые не стоило обращать внимания. По пятам за Маланьей, поблескивая на солнце стеклами очков, ходил худосочный тип в пестрой распашонке, с фотоаппаратом на шее — корреспондент местной газеты «Мокшанская заря». Присутствие представителя прессы подполковника Сарайкина не смутило: это был его город, в котором даже гласность хорошо знала, когда голосить, а когда и помолчать в тряпочку. Тем более что очкарик был не просто щелкопер, а щелкопер, аккредитованный при городской управе — то есть, по определению лояльный и точно знающий, что его в любой момент могут притянуть к ответу за его писанину.

Сарайкин в напяленном поверх форменного кителя тяжелом бронежилете неуклюже выбрался из служебной машины, на крыше которой все еще беззвучно посверкивал бледными при дневном свете красно-синими вспышками проблесковый маячок. В левой руке он держал мегафон, правая лежала на клапане сдвинутой на живот кобуры. На высокой тулье фуражки сверкал фальшивым золотом, дразня народ высунутыми языками, двуглавый орел, жидкие брови под лаковым козырьком были грозно сведены к переносице: подполковник привычно играл роль сурового блюстителя закона, явившегося, чтобы восстановить попранную справедливость и конституционный порядок.

Отмахнувшись мегафоном от набежавшего с блокнотом наперевес щелкопера, он вышел на авансцену. Ощущение было странное, как у маститого актера, вышедшего на публику и очень слабо при этом представляющего, какую роль и в какой, собственно, пьесе он должен сейчас играть. «Вымочу, высушу и выброшу», — злобно подумал он о навязанном областным руководством деловом партнере, этом холодноглазом двухметровом упыре, командире рейдеров. Подключенный при помощи витого шнура к внешнему громкоговорящему устройству патрульной машины мегафон оттягивал руку, как двухпудовая гиря; в него, по идее, нужно было что-то сказать, но что?..