Спецназовец. Власть закона - [36]

Чтобы скрыть замешательство, он встал и, подойдя к окну, выглянул во двор. Двор был до отказа забит автомобилями, среди которых Якушев без труда разглядел и узнал наперекосяк втиснутую на чудом оставшийся свободным крошечный пятачок асфальта «Ниву» Ти-Рекса. Населявшие старый дом на Кутузовском пенсионеры потихонечку вымирали, их квартиры заселялись людьми, подходившими к жизни с другими мерками. Слово «Лада» эти люди произносили с пренебрежением и насмешкой, и принадлежащая Быкову потрепанная гордость советского автопрома выделялась среди их сверкающих лаком иномарок примерно так же, как сам Роман Данилович в своем поношенном камуфляже выделялся бы из толпы офисных служащих.

— Данилыч, — продолжая смотреть в окно, сказал Юрий, — а ты знаешь, что машину на чужое место поставил?

— А куда мне ее — к тебе на балкон втащить? — резонно возразил Ти-Рекс. — Что значит «чужое место»? Там ничья фамилия не написана, асфальт — он общий.

— Будешь этим утешаться, когда тебе все четыре колеса на лоскуты порежут, — сказал Юрий. — Давай-ка, пока суд да дело, я ее отгоню в одно тихое местечко. Там она и целее будет, и, если ты вдруг в розыске, ни одна собака ее не найдет. А вы на моей поездите, как белые люди. А? Прямо сейчас, пока трезвый.

— Тогда поехали вместе, — немедленно выступил со встречным предложением Быков. Врать он не умел, но, как всякий хороший командир, был знатоком по части военных хитростей, то есть умел хитрить сам и понимал, когда хитрят другие. — Туда двумя машинами двинем, а оттуда на твоей. Оно и скорее получится, и на такси сэкономим.

— А я? — спросила Даша.

— А ты найди в шкафу белье, постелись, поплавай в ванне и баиньки, — на правах хозяина распорядился Якушев.

— Со стола не прибирай, мы потом еще посидим, — добавил Быков, а потом, спохватившись, вопросительно взглянул на Юрия: — Или?..

— Да нет, — покачал головой тот, — никакой спешки. Я еще даже билеты не взял, а если бы и взял, что с того? Все равно, пока не буду твердо уверен, что у вас все в порядке, никуда не поеду.

На данный момент это была беспардонная ложь, но Юрий очень надеялся, что Ростислав Гаврилович в этот раз в порядке исключения попридержит свою принципиальность, пойдет навстречу, и ложь, таким образом, приобретет статус чистейшей правды. Он был процентов на девяносто уверен, что так оно и будет и что его превосходительству для этого не придется делать над собой каких-то специальных, чрезвычайных усилий, идти на сделку с совестью и наступать на горло собственной песне. Генерал ФСБ — такой же человек, как все простые смертные, но, как говорится, такой, да не такой. По роду своих занятий он лучше кого бы то ни было знает истинную цену всем, сколько их есть на белом свете, табу, общественным установлениям, законам и этическим нормам и в интересах дела готов не моргнув глазом нарушить их все — хоть по отдельности, хоть скопом. Он может быть столпом морали и законности, когда это ему удобно, или беспринципным, вероломным жуликом, когда в этом возникает необходимость. А тут дело чистое, ясное, и все, что требуется от господина генерала, чтобы его уладить, — это просто пошевелить пальцем: снять трубку, набрать номер и отдать короткое распоряжение.

«Колесики в колесиках», — с оттенком неловкости подумал Юрий, когда, натягивая в спальне джинсы, сообразил еще кое-что касающееся сложившейся ситуации.

Проходя через гостиную, он непринужденно, будто невзначай, взял со стола и сунул во внутренний карман куртки новенький загранпаспорт со своей фотографией, выданный на чужую фамилию.

* * *

Помещение представляло собой пустую коробку из скучного серого бетона со следами дощатой опалубки на всех четырех стенах. Окон не было; в одной из стен виднелась обитая железом дверь с зарешеченным окошечком. Снаружи окошечко было оборудовано заслонкой, в данный момент закрытой и, надо полагать, надежно запертой на засов. Ручка с внутренней стороны двери отсутствовала, а единственным ее украшением можно было считать испещрившие серую оцинкованную жесть рыжие потеки ржавчины. Над дверью горела электрическая лампочка, забранная прочным решетчатым колпаком из толстой стальной проволоки. Плафона, который рассеивал бы режущий глаза свет, не было. Воздух был спертый и влажный, с потолка через неравные промежутки времени срывались и с тяжелыми шлепками падали на пол крупные капли конденсата. Пол был темным от сырости, в углублениях поблескивали лужицы воды. На полу, на стенах — словом, повсюду, кроме потолка, — темнели какие-то бурые пятна, потеки и кляксы, о природе и происхождении которых почему-то не хотелось думать. Пахло здесь скверно, дышалось тяжело; коротко говоря, помещение представляло собой классическую средневековую темницу, с той лишь разницей, что здесь было светло.

Свет включился недавно, секунд пятнадцать или двадцать назад. Он едва заметно помаргивал, как будто напряжение в сети было неравномерным или где-то в цепи слегка отходил контакт. Лампочка в решетчатом колпаке чуть слышно жужжала, готовясь перегореть. На любого, кому доводилось сюда войти, мгновенно наваливалось непереносимое ощущение тоски и безнадежности. Это был дополнительный психологический эффект, к достижению которого никто специально не стремился; помещение строилось так, чтобы при минимуме затрат обеспечить максимум надежности, а что до психологического давления, то те, по чьему приказу строилась эта бетонная нора, умели оказывать его самостоятельно, без привлечения вспомогательных средств.