Спасите наши души - [49]

И ей было невыносимо представлять себе, что в ее доме, в доме, где она выросла, что на ее дворе, на котором она еще в классы играла, на нее смот­рят не только дружеские глаза, но и злые. Эти злые глаза замечают все. И все толкуют по-своему. Хоро­шо, когда у тебя есть такие друзья, как Генка и Ва­дим, и ужасно прочитать об этом на листке, захва­танном жирными пальцами: гражданка Конькова гу­ляет со стилягой и хулиганом.

Какой она была счастливой, как на сердце было тревожно и радостно, даже плакать хотелось, когда Павел поцеловал ее! Как ужасно знать, что кто-то подсмотрел их первый поцелуй, а потом ухмыльнулся и написал: «а с третьим она целуется в подъезде а что еще между ними есть пока неизвестно...»

Какое подлое письмо! Да, подлое! Потому и под­лое, что в нем все вроде как будто правда, только от тех слов, какими оно написано, все стало каким-то скользким, мутным, грязным.

Как правильно поняли всё ребята в комитете! Бумажку эту порвали, а вот Мишей Сотичевым за­интересовались. А она-то, она-то хороша! Так до сих пор про него ничего не узнала. Только и думает, что о Павле.

Асю вдруг обдало жаром. Ведь она им главного не сказала! Не сказала, почему пошла в церковь. Они не спросили, а она не сказала. Ничего не сказа­ла про Павла. Наверно, ее бы тоже поняли, наверно, это тоже можно было бы постепенно объяснить. Но разговор как-то сразу остановился, не дошел до это­го. Получается, что она промолчала, утаила, слука­вила... Теперь объяснить все будет куда трудней.

Когда кончилась смена, она снова заторопилась в комитет комсомола. Ася еще не решила, что она скажет Кате и Сергею, но уйти домой просто так то­же не могла.

Комната комитета была закрыта. Плохо это или хорошо? Пожалуй, хорошо. Они, конечно, прекрасно все поняли и на письмо это внимания обращать не стали, но очень трудно рассказать о том, почему она попала в церковь. Очень ей трудно рассказать про Павла. Ну, как скажешь такое? Как вообще гово­рить в комитете комсомола о любви? До сих пор ей случалось приходить сюда совсем не за этим! И все-таки это плохо. Ответила, что в этом письме все не так, что настоящая правда — вот она: у нее есть двое товарищей и один человек, которого она любит. Этих слов, что любит, она прямо не выгово­рила, но они ее поняли так. Получилось гордо и сме­ло. Катя и Сергей не захотели больше и говорить об этом ужасном письме. Но сама для себя она знает, что всей правды им не оказала. Так получилось. И это очень плохо. И то, что не смогла сказать, и то, что будет теперь бесконечно думать все о том же.

Ну, как это может быть: они с Павлом такие раз­ные, и не просто потому, что она веселая, а он су­мрачный, она быстрая, а он медлительный, — они по-­разному думают об очень важном, и все-таки она его любит? И им было очень хорошо вместе, пока она не узнала, кто он. Неужели так может быть? А почему так не может быть? А если может быть, как нужно поступать в таких случаях? Нет, не вооб­ще в таких случаях, такого, может, больше ни с кем и никогда не будет, — как поступить ей?

Нет, она никогда, она ни за что не согласится, чтобы он стал попом. Это решено. И на то, чтобы он продолжал верить во всякое такое, тоже не согла­сится. Но ведь ему не прикажешь: перестань думать, как думаешь ты, начни думать как думаю я! С ним нужно спорить. И она будет с ним спорить. Но для этого ей нужно его видеть. Пройдет еще немного вре­мени, и ее обязательно спросят, дома спросят или товарищи спросят: этот твой Павел, он кто? Так что же ей, промолчать, сказать неправду? Так что же ей, бояться, что их увидят вместе, как он этого бо­ялся? Но ведь это то самое, за что она его стыдила! Нет, ей нечего бояться. И она не станет ничего бо­яться. Но как все-таки трудно сказать друзьям: че­ловек, о котором вы меня спрашиваете, верит в бога. Но это еще не все: он собирается стать потом. А я его люблю. И я его перевоспитаю! «Перевоспитаю» — страх какое слово! Как в статье какой-нибудь. Не­возможно сказать вслух про себя самоё такое слово.

Как трудно это все обдумывать одной! Надо с кем-нибудь посоветоваться. Но с кем? Может быть, все-таки с Вадимом?

Никак не могла Ася ожидать, что, когда она, не заходя домой, позвонит в квартиру Вадима, она встретит в его комнате Геннадия. А Геннадий, когда она вошла, резко оборвал то, что говорил, и вско­чил с места. Вадим тоже почему-то растерялся.

— Асюта, ты чего? За книжкой, наверное? — спро­сил он.

— Просто так, — ответила она. — А я что, поме­шала? — И добавила удивленно: — А я и не знала, что вы дружите. Думала, так, знакомы.

— Подружились, — мрачно сказал Геннадий и за­торопился: — Ну, я пошел.

— Почему это ты уходить собрался, как только я вошла? — возмутилась Ася. — И почему вы так на­курили? — Ася приколола на место напоминание, на­писанное на перевернутой афише:

«1. Комнату можно и подметать!

2. У книг тоже бывает свое место.

3. За квартиру не мешает платить вовремя.

4. Ешь больше витаминов — лето бывает раз в году.

5. Не думай, что никотин — двигатель прогресса.

6. И ученый может ходить стриженым».

Это написала мама Вадима — пианист-аккомпа­ниатор, когда уезжала на гастроли, в назидание сы­ну. Она вернулась, и Вадим снял плакат. Но Ася по­весила его снова. Потом Ася открыла форточку, со­брала все окурки в одну пепельницу и понесла их выбрасывать. Геннадий напряженно глядел на то, как она хозяйничает, а Вадим, когда она вернулась, сказал недовольно: