Спасенье погибших - [7]

— Но кто же, кто вот мне, например, доплачивает за мои же обязанности? — бегая за работягами, говорил контролер. — Столько уже в печати и других выступлениях сказано про отсутствие совести, вы же должны выполнить поручение.

— Мы и выполняем, — отвечали ему, — а ты бы не права качал, а взял бы да и таскал, что под силу, книги всякие, небось ты же и писал. А права мы сами качать умеем. Нет навару — рояль об угол ударим, нет, парень, права у тебя, может, и есть, а возможности нету. Ты же не попрешь сервант? Не попрешь. А купить ты его можешь. А мы купить его не можем, а прем, вот и рассуди наше настроение.

— Конечно, тут мысль колониальная — я имею в виду не те колонии, что захватывали конкистадоры, а те, что в Магадане, Воркуте и Вятке, — но вы заблуждаетесь, сколько вы пропиваете, могли бы сервант купить, могли бы! Так что не упрекайте. Вы можете обойтись без серванта, а Залесский не мог и не сможет в своем необозримом будущем, и это надо уважать, а не об угол для искалеченья облика трескать. Не для того вас геометрии бесплатно учили, чтоб вы рассчитывали касательную линию удара.

Но плохо слушали работяги, торопящиеся засветло успеть к мебельному магазину. Неосторожная работа давала плоды, то есть скорость. Особенно это прорезалось в погрузке хрусталя. Работяги заметили, что в разбитом виде он занимает гораздо меньше места: чего помельче можно на паркет сыпать, чтоб не поскользнуться, а чего крупнее можно просто насыпать в мешок. И тащить легче: на загорбок — и пошел до лифта, лифт вызвал, хрясь мешок на пол — и кури. А от лифта до фургона можно выше пояса вообще не поднимать, тарахти по ступеням. Именно от этого звона и стало плохо супруге Залесского. Чуть позднее, когда поволокли, обрывая провода, телевизоры и звуковые колонки, стало еще хуже. Пыль, прятавшаяся на оборотной стороне картин и взбудораженная, действовала на нервы и на дыхательные пути и тоже не способствовала улучшению здоровья. Унесли картины, взялись за подарки с надписями. Близилось вскрытие серванта. Супруге занемоглось окончательно. Контролер к телефону — звонить в «Скорую помощь», но телефона нет, уже оборвали, и присоединить нечем, проводом от него мешки завязывали. Так и упала, бедная, среди ужасов разоренного семейного гнезда.

Оставались любовницы. Кто они были? Никто не сознавался. Одну, Милу, подозреваемую в сожительстве, Федор Федорович расспрашивал с утра. «Вы часто бывали у Залесских? У нас есть неоспоримые данные, что часто». — «Да, бывала, а что?» — «Вы приглашались с какой-то целью, или же ваши визиты носили добровольный характер?» — «И так и так, а что?» — «Вы выполняли какие-то просьбы — какие?» — Мелкие поручения, а что?» — «Какие?» — «Только не те, что вы думаете».

Другая подозреваемая, Наташа, была машинисткой Залесского. Разумеется, ни одна профессия не в силах помешать любви, но Наташа проклинала почерк Залесского, а разве это не доказательство неприязни? Тем более, узнав, что он умер, Наташа вызвалась даром размножить его завещание. «Почему даром? — спросил Федор Федорович. — Мы заплатим». «Да как-то неудобно, — ответила Наташа, — я его почерк ругала, нехорошо как-то, хоть чем-то вам помочь». «А он сам приезжал за работой?» — «Когда как». — «А когда сам приезжал, то как это выглядело?» — «По-разному. Когда и разувался, а когда и прямо в коридоре». — «Что значит: прямо в коридоре?» — «Ну, или на кухне». «Но что именно значит: в коридоре или на кухне?» — допытывался Федор Федорович. Наташа твердила о расчетах, о цене за страницу, рукописную или прежде напечатанную на машинке, дальше не шла. «Сына выращиваю, легко ли, каждое лето новая форма, хоть почерк и ругала, а печатала». «Простите, но кто выполнял отцовские обязанности, — намекал Федор Федорович, — может быть, Илья Александрович?» «Да он парня моего и не видел, я так ему назначала, чтоб быть одной». — «Так, так, так. Назначали, чтоб быть одной. Зачем?» «Что именно: зачем?» — спрашивала в свою очередь Наташа, то ли так ловко маскируясь, то ли в самом деле не понимая существа вопросов. «Зачем женщине быть одной, когда она ждет мужчину?» — «Тех и спросите, кто ждет, а я парня выгоняла, чтобы чего не подумал». — «Значит, парень мог подумать?» — «А как же не мог, подумать все можно, тем более без отца растет». — «А что именно он мог подумать?» — «Да мало ли что».

Не добившись признаний, Федор Федорович решил открутиться от этой последней воли Залесского на том основании, что Залесский написал данный пункт завещания для самоутверждения, а на самом деле не мог иметь любовниц. Возраст, то-се. Но людская молва говорила: мог. Да и жена перед смертью воскликнула: «Как он мог, кобель проклятый?!» Слово, означающее мужской род, убеждало.

На новом заседании комиссии Федор Федорович, озаренный еще одной догадкой и поднимая вопрос о захоронении любовниц, посмотрел на Иду.

— Ида Ивановна, э-э…?

Но Ида показала ему кукиш.

— Вот фиг вам. Моего любовника все знают. Вот свидетель, — она повернулась ко мне, — специально привела. Леша, покажись. Вот Алексей Васильич, школьный учитель, друг Олега. А Залесского мне не шейте, я с ним рядом и близко не лежала.