Спасатель - [9]
— Потом, конечно, приходит белый день. Очарование исчезает, и тебе иногда кажется, что все кончено и уже навсегда. Но она опять возникает там, — он показал в окно, звезда светилась, — на самом краю небосклона. И вновь приходит ее свет. Озаряет чью-то душу. А ты горько плачешь, что та душа уже не твоя…
Ася сидела на лавочке у калитки. Рядом стыла девушка на картине. Улица была совсем пустынна. Над городом опустилась великая тишина.
Неподалеку от первой звезды вдруг возник крутой, чистый серпик молодого месяца. Ася полезла в карман. Вытащила гривенник, показала месяцу.
Над протоками, над запрудами, цепляясь за ветви, кусты, туман уплывал вдаль…
Окна раскрыты. За окнами сад. Из сада тянет вечерним холодом, сыростью, осенью… Первым палым листом. В дальнем углу комнаты икона. Под иконой — лампадка. В голубом отсвете телевизионного экрана под лацканом поблескивают медали.
Дед сидит на стуле посередине комнаты. Смотрит телевизор. Ноги составил ровно. Сухую спину держит прямо. Одну руку — как будто на фотокарточке — в картинном отлете уложил на стол.
Программа «Время». Где-то убирают последний хлеб. А где-то уже и озимые под снегом. Потом вдруг залитые ослепляющим солнцем маленькие улочки африканского городка. В центре улицы полыхает джип. Неловко откинувшись на сиденье, в джипе горит убитый водитель. Стреляют друг в друга отдельными выстрелами из-за укрытий. Лица спрятаны под платками. Вроде бы за тряпочными занавесками, с аккуратными вырезами для глаз. Потом показали Сочи. По синим волнам на специальных лыжах ловко мчался голый мужик, разбрызгивая фонтанами воду по сторонам. Потом заиграла музыка: начали про погоду…
В полутемном зале тускло отсвечивали зеркала.
За окнами синели сумерки. Лампочка горела над ними всего одна.
Рядом стояло разобранное пианино. Настраивали его, наверное. Крышка снята. Струны наружу. Андрей тронул клавишу. Молоточек послушно ткнулся в струну. Струна отзвенела.
— Сколько, Коля, мы знакомы?.. — спросил вдруг Лариков.
— Вроде, пять…
— Да, — подтвердил Андрей, и опять ударился молоток в струну, проплыла нотка, — точно. Вот ехал я сюда, помню, пять лет назад. Счастливый. Распределение такое сам попросил. Учительствовать. Сначала на электричке ехал. Потом пароходом добирался. Вещей никаких. Хорошо… А теперь вот чего-то скис.
— Чего? — спросила Клара, а Андрей не ответил.
— Это ты зря, — огорчился Вараксин. — Забурился. Поможем.
— В чем? — не понял Лариков.
— Себя осознать. Вот, гляди, Валентин…
— Чего Валентин? — почему-то опасливо откликнулся фокусник. — Была у человека драма. Занимался человек нелюбимым делом…
— Очень нелюбимым, — подтвердил Валентин.
— Каким? — поинтересовалась Клара.
— Сантехника, — снова густо покраснев, ответил Валентин.
— А все силы души принадлежали иллюзионизму. Ночей не спал, отрабатывал номера. Мы его нашли…
— Кто «мы»? — спросил Лариков.
— Мы. Большеозерское телевидение. Человек осознал себя. Теперь он лауреат областного конкурса. Пишем программу.
Валентин, смущаясь, хлопнул в ладоши. Из-за шиворота у него вылетел голубь.
Хлопая крыльями, голубь сделал круг под потолком ресторана, сел Ларикову на плечо.
— Феноменально, — изумился Лариков.
— Вот так, — удовлетворенно сказал Вараксин. — А ты мерлехлюндию разводишь. Стыдно.
— Действительно стыдно. Вот наговорю я им всякого, — вздохнув, продолжал Лариков. — И про звезды. И про «свивальники». И про любовь. А потом все кончается. Сочинения сочинены. Отметки получены. И в дело идут совсем другие слова.
— Какие? — опять заинтересовалась Клара.
— Бабки, раздельный санузел, «гирла», — не раздражаясь, перечислил Андрей.
— Ну и что? — спросил Вараксин. — Ничего страшного. Кстати, кто такая «гирла»?
— Девушка, женщина, богиня или крокодил — это не важно. Все, что женского рода, — все «гирла». От английского «герлс», понимаешь ли, Петраркова ли Лаура, Пушкинская ли Натали… Это все детали.
— Печально, — согласился Вараксин. — Но, повторяю, ничего страшного. Это реальность, Андрюша. Так сказать, жизнь. И бояться ее не надо.
— Конечно, не надо, — охотно согласился Лариков. — Не в том печаль…
— А в чем?
— В том, что все те слова «нереальностью» оказываются. Понимаете ли, ребята, все то выходит — «не жизнь»!
Проводы кончились. В беседке еще горел свет, но гости уже разошлись. Мать мыла посуду. Несколько женщин ей помогали. Чистые тарелки составляли в высокие белые стопки. Негромко переговаривались, смеялись.
Кругом уже было совсем темно.
В подъезде. Шепот, негромкий смех, уговоры. Вилька упирался в стенку руками, и от этого Оля оказывалась как бы в загончике: деваться ей было некуда — по сторонам его руки, сзади стена, впереди — он сам.
— Я это, — бормотал он не очень уверенно, но настойчиво. — Это… люблю…
— Чего? — искренне не могла сообразить Оля.
— Тебя…
Оля смеялась:
— Это ты пьяный такой?
— С первого взгляда, — упорствовал Вилька. — Что — не бывает?
— Бывает, — соглашалась, и сразу: — Счастливо тебе.
— Это что значит? — не понимал вроде бы.
— До свидания.
— До какого? — изумлялся. — Амба. Свиданий не будет. Солдаты, в путь, в путь, в путь, — спел. — Я тебя защитю, — пообещал. — Или «защищу», — поправился. — Не важно. Правильно все равно только Ларь знает… а больше этого и не нужно никому. Пойдем к тебе?
